Дикая стая

Поселенец на обратном пути часто отдыхал: болело все. Ему так хотелось перевести дух где-нибудь на берегу, спрятавшись от чужих глаз, но прийти в себя лучше дома. Вот только как туда добраться? Как длинна и трудна к нему дорога.

Гошку стало мутить. Он перегнулся через борт, плеснул в лицо несколько пригоршней воды. Полегчало, прояснилось в глазах, но свинцовая тяжесть в теле осталась.

Гошка вспомнил случившееся. «А ведь и урыть мог зверюга! В натуре, заломал бы как чмо! Что делать? Всяк свое стремячит, иначе самому кислород перекроют!» — подумал инспектор и посетовал, что не смог добраться до браконьеров, помешал медведь, заодно и Яшку защитил. Не пустил, не дал снять сети. Вот и приди к нему в другой раз, а он выпустит для разговора медведя. Он и душу вытряхнет. Попробуй возьми с него штраф? Сам не будешь знать, как от него откупиться!

Гошка свернул к своему берегу и удивился. Его никто не ждет и не встречает. Хотя до вечера еще далеко, но все ж обидно. Голос моторки домашние слышали всегда, а тут либо прозевали, либо слишком заняты. Георгий вышел из лодки и увидел, как из дома выскочила Аннушка, бежит навстречу, улыбается. Подойдя вплотную, оглядела и спросила с тревогой:

—

Что стряслось, Гоша?

—

Да мелочь! С медведем познакомился по петухам. Он мне половину задницы оторвал, паскуда! Обещался в другой раз мужичье отнять! Хорошо, что от меня рыбой не пахло, а то бы живьем не отпустил! — пошел следом за бабой, пошатываясь.

—

А у нас радость! — остановилась Анна.

—

Какая?

—

Гость приехал! Юра!

—

Тот самый, из Питера?

—

Ну, да! За Степушкой.

—

Как? Так скоро?

—

Куда же дальше? Через неделю в школу. Мальчонка в шестой класс пойдет уже в городе! Он от радости на ушах стоит!

—

А как же мы? — вырвалось у Гошки.

—

Дай твоему поселению закончится, там и поговорим, — успокаивала Анна.

—

Если доживу, — выдохнул Гоша.

—

Нерест скоро пройдет, заживем спокойно. Всю зиму будешь дома отдыхать за все нынешние беды. Силенок наберешься. Зима у нас, сам знаешь, долгая и холодная. Все забудется, успокоится. Все мы переживем, — открыла двери в дом и, пропустив

Гошку вперед, сказала, — а вот и мы! Теперь уже всей семьей.

Георгий оказался перед человеком, о котором слышал очень много хорошего. Протянул руку для знакомства, но она осталась в воздухе. Гость сделал вид, что не заметил. Он едва кивнул головой, выдавил на лице слабое подобие улыбки и, не назвав имени, ушел в зал, не обмолвившись ни словом с поселенцем.

Гоша глянул на Анну, та плечами пожала. Юрий вел себя в доме хозяином и поселенца в упор не замечал. Когда Гоша спросил его, как он добрался, тот даже голову не повернул, и, послонявшись, Гошка лег в постель.

К нему в спальню несколько раз заглянул Степка, но мужик прикинулся спящим. Он услышал, как Анна звала к столу, но не пошевелился: не захотел сидеть рядом с заносчивым, чванливым человеком, пренебрегшим им. Претило и то, что Анна, сбиваясь с ног, пыталась угодить Юрию во всем. Тот, понимая свое превосходство над бедной родней, ходил как петух на маскараде, не сняв форму даже за столом.

«Дешевка! Зря Нюрка отдает тебе пацана. Я, будь моя воля, ни за что не доверил бы!» — думал Гошка, уткнувшись в подушку. Сколько он так лежал, не заметил. Сон никак не щадил. И человек лежал с открытыми глазами, как вдруг услышал вопрос гостя:

—

И давно он с вами живет?

—

Недели две или три, — ответила Анна.

—

Ты хорошо подумала, впустив его?

—

А что? Нормальный человек. Не обижает, не пьет, не ругает…

—

Ань, он —

поселенец! От зэка в

полушаге! В любую минуту сорваться может. Да и о ком мы говорим? Поселенец разве человек?

—

Дядя Гоша хороший! — вступился Степка.

—

А ты не лезь во взрослые разговоры. Мал еще, чтобы со своими оценками соваться! Тоже мне, воспитание! Тебе нужно слушать и запоминать. Понял? Это первое правило военной казармы и службы. Рассуждать и комментировать слишком рано насмелился! — отругал пацана. Мать не вступилась. — Ты с ним расписалась?

—

Нет. Он же — поселенец…

—

И не спеши. Видок у него бандитский, — говорил Юрий.

—

Он мне жизнь спас. Я говорила тебе о том.

—

Ну, и что теперь? Обязательно ли ложиться под него? Подумай, как о тебе сегодня говорят в поселке? Ты опозорилась, связавшись с ним. Тебя люди сторонятся из-за него. А ведь жили спокойно. Чего не хватало? Приключений?

—

Юр, ты зря так давишь. Гоша нормальный, спокойный человек, — не выдержала Анна.

—

А почему за ним весь поселок с оружием носится? И у всех одна мечта — убить инспектора! Это тоже за хорошие дела?

—

Он же — рыбнадзорный инспектор!

—

Сколько инспекторов рыбоохраны лично мне знакомы, и не счесть! Ни на одного не покушались, не пытались убить. Наоборот, дружат с ними, уважают их и охотно роднятся! Здесь же — как на волка! Скоро флажками дом обставят.

—

Да будет тебе! У нас собаки нынче имеются. Они никого не пустят. За версту чужого чуют. Гоша тоже за нас, за дом опасался, а как собаки появились, успокоился.

—

Где — собаки, где — люди? Кому нужно будет достать Гошу, собаки не помешают. Их ведь тоже косят пули. Чую, и твоему Гоше до воли не дожить. Слишком много знаю о вашем поселке. Нищета и безработица довели людей до отчаяния. Да и на переезд, на новое жилье и обустройство деньги нужны. А где их взять, если на хлеб насущный не имеют поселковые? Пока летел в самолете, всякого наслушался, — сказал Юрий.

—

Ну, нам грех жаловаться. Свое хозяйство держим, без копейки не сидим. Продуктов и своих полно. Не сетуем. Нынче приоделись по-человечески, — говорила Анна.

—

Этот хмырь помогает? Иль в иждивенцах обретается?

—

Он еще и месяца не живет с нами. О чем говорим? Зато рыбой, икрой все бочки забиты. А с неделю назад целого оленя привез от лесника. Тот вырастил как дитенка, а поселковые убили. Сам лесник не смог бы есть того оленя. Шибко любил его, потому нам отдал. Ну, а поселковых три дня гонял с рогатиной, грозил всех запороть.

—

Мне плевать на лесника! Скажи, Гоша сможет тебя содержать? Или сам на твою шею норовит?

—

Пока нормально. Заботится, помогает, а как дальше, посмотрим…

—

А ты не смотри! Продавай свою хибару вместе с хозяйством и давай в Питер? Купишь себе квартиру, устроишься на работу, найдешь нормального человека. Спокойно заживете в городе, в хороших условиях. Ну, разве мыслимо прозябать в таком захолустье?

—

Да кто у меня здесь дом купит? Смеешься что ли? Или хозяйство тут приобретут? Ты посмотри на наших баб. Я сколько на свете живу, так и не смогла понять дураков. Наша пекариха Любка, сама с добрую корову, а воткнула себе в нос и в пупок иголки с бусинками. Пирсинг называется. Сказала, что это пик моды. Поверишь, за нею половина поселковых баб себе те пирсинги повдевали во все места. Я думала, что только дикие негры таким забавляются, да и то потому, что нет у них в джунглях бижутерии. Оказалось, они самые модные, что наши дуры пример с них берут. Знаешь, куда они те самые пирсинги вдели? Совестно сказать, но ты и так понял! Разве эти купят корову или кабанчика? Они не знают, где курицу щупать с яйцом она или нет. О чем ты говоришь, Юра, если бабки в шестьдесят лет волосы красят, одна — чернилами, другая — марганцовкой, третья — отваром от шелухи лука. Так они от перхоти избавляются. Она у них вместо мозгов появилась. Ну, куда таким хозяйство? И это у нас! А что творится в Питере? Ведь наши за пирсингами не ездили в Африку. Не в Москве им, бабам, татуировки ставили, а у вас. И ты хочешь, чтоб я переехала и жила в городе, видя тот бардак на каждом шагу? Да ни за что на свете! — распалилась Анна.