Дикая стая

—

А кого трясли фартовые? — изумился Гоша.

—

К двоим охотникам влезли, оружие поперли. У Николая Притыкина забрали восемь соболей. Они еще невыделанными оказались. Ну, еще лису. С десяток горностаев. У Хабаровой с десяток норок, несколько песцов и пару куниц. Те в это время были на охоте. Баба Николая, понятное дело, не хватилась. У детей

внуков

досматривала. А у Хабаровой

и

вовсе никого в доме не было. Все внуки — в науке. Фартовые воспользовались. Влезли к главврачу. Там не поживились особо, денег не нашли. Да и откуда у нынешних докторов «бабки»? Если хлеб купит, чай без сахара пьет. Вот и сперли у него единственное кольцо, которое после смерти жены не носил. Он тоже не хватился за ненадобностью.

—

Фу, говноеды, крохоборы, шпана! Какие из них фартовые? Нет бы банк тряхнули! — возмутился Георгий.

—

Во! На нем и засыпались! Решили, что с наскоку возьмут, но просчитались. Там два деда и поныне сторожат. Гадом буду, они еще с Суворовым в поход ходили. Короче, нагрянули они, решив сначала оглушить дедов. Ну, и стали подкрадываться к банку, подумав, что деды кипеж не поднимут. Обчистить казну и смыться ночью в Октябрьский. Оттуда судном в Питер.

—

Откуда знаешь, если их толпа разнесла? Или в деле с ними был? — прищурился Гоша.

—

Милиция лодочника разыскала, которого воры наняли. Он и сказал, что согласился подбросить в Октябрьский, а там с судном помочь, узнать, какое туда пойдет.

—

Ну, и как же их «плесень» накрыла? — перебил Гоша.

—

Сунулись они к окну. Там темно, стариков не видно и не слышно. Тихо, как в могиле. Ну, решили через чердак, благо, лестница у стены лежала. Влезли, опустились в коридор, и тут на них собаки выскочили, следом старики. Двое сообразили и мигом на лестницу, а третьего достали. Но он, гад, вывернулся, успел по лестнице удрать. А собаки следом! Шум, гам подняли. Тут люди повыскакивали, проснувшись невзначай. Поймали их не сразу, только когда развиднелось. Все мужики из домов выскочили. Тут и охотники вернулись на выходные, в баньке решили попариться. Обнаружив пропажу, хотели утром у соседей спросить, не видали ль, кто к их домам подходил. Короче, попытали фартовых всей толпой, запинали вконец. Потом, слышал, что банковские деды особо расстарались. Да и охотники достали не слабо. Только главврач не тронул. Он даже с постели не встал. Ему кольцо на работу принесли и отдали.

—

А за что размазали? — удивился Гоша.

—

За то, что воры! Тут, в Усть-Большерецке, хватает судимых. Они отстроили поселки и установили свои законы: за воровство — смерть. И ту бабу за колготки убили б. Спасло то, что у нее трехлетняя дочь была. Вцепилась в мать руками и ногами, не оторвать. А на ребенка у кого рука поднимется? Так вот и спасла мамку детской любовью своей, удержала в жизни. Где-то в другом месте приживутся, но воровать баба уже не станет. До конца будет помнить, как едва не поплатилась жизнью за соблазн, — умолк Игорь.

—

Да, на мелком попалась. А ведь все с того родится. Получилось удачно в первый раз, дальше само собой поехало. Остановиться тяжко. Если однажды нажрался пряников, хлеба уже не хочется. Да и жизнь в фарте другая, не такая, как у фраеров. Они дышат как падлы. День ко дню до получки. Которой ни на что не хватает. Фартовые за один миг могут обеспечить себя до конца жизни.

—

Она у них короткая, — усмехнулся Игорь и добавил, — такую обеспечить немудро…

—

Верно. А знаешь почему? Не умеют вовремя остановиться, потому горят! А если бы знали меру, дольше жили б, — признал Гоша.

—

Вот и завяжи вовремя. Здесь иначе нельзя, — подытожил Бондарев.

Нет, не удалось поселенцу отдыхать три дня. За ним уже на следующий день пришел человек из коммунхоза и убедил Корнеева выйти нынче на работу.

Георгий не стал спорить. Привез воду в больницу и детский сад, в пекарню и в магазин, в милицию и на почту, а потом до глубокой ночи обслуживал частников. Возил воду в дома и квартиры, не забыл и себя. Прежний хозяин держал в запасе две порожние бочки. Вот только второй соседке воду не привез. Та не просила, сам не набивался с помощью.

К ночи, возвращаясь домой, зашел на пекарню, попросил дать хлеба. Ему вынесли три буханки, горячие, румяные. Пекариха сказала, что каждый день будет давать хлеб Гоше бесплатно, ведь без водовоза пекарня беспомощна.

Вернувшись домой, посчитал, сколько сегодня заработал.

«Пусть не густо, но на жратву хватило б», — подумал довольно и решил на завтра отовариться харчами, а нынче перебиться на хлебе.

Съев почти буханку, лег спать, не раздеваясь. Устал, вымотался за день и уснул мигом. Он не слышал, как стучал ему в стену Игорь, звал пообщаться, пропустить по сто грамм. Бондарев понял, что намучился поселенец за день и теперь не до выпивки, вырубился человек, едва добравшись до койки.

Гошу не разбудил даже оголтелый, громкий крик ребенка за стеной. Он орал так, что даже глуховатый Бондарев затыкал уши и ругался:

—

Черт бы вас побрал таких родителей. Высрали недоноска и успокоить не могут. А соседям хоть удавись, никакого отдыха.

—

Давай, дочка. Кричи громче! Тоже мне сосед сыскался! Мне воды не привез, а как ребенка искупать? Иль у поселенцев нет мозгов, поморозило их? — ворчала Маринка, хмурясь.

Рано утром она решила сходить к Гоше и попросить привезти ей воду, но соседа уже не было. Он ушел на работу раньше, чем проснулись соседи.

Дни шли, похожие один на другой как близнецы. Но Север непредсказуем, затишье зимой всегда бывает коротким. Так и теперь, пурга подкралась внезапно, среди ночи, взвыла в трубе голодной волчицей, дыхнула в окно морозной глоткой и поскакала по крышам, срывая с них куски железа и рубероида.

Вскоре захлопали двери и ставни, послышался собачий визг. Какую-то псину сорвало ветром от конуры и понесло без спроса в глухую ночь.

У кого-то белье с веревки сорвало и волокло по улицам поселка, раскидывая исподнее и постельное на чужие балконы, в подъезды. В такую непогодь сидеть бы дома, ведь пурга лишь набирала силу. Что будет утром? Вряд ли кто насмелится высунуть нос, но надо накормить коня. Кто знает, сколько дней продержится пурга. Людям непросто переждать ее, скотине тоже нелегко.

Выглянул в окно Гоша, понял, что через час-другой и вовсе не выйти наружу. Натянул телогрейку на плечи и потрусил к конюшне короткими перебежками, прячась за дома, хватаясь за столбы при сильных порывах ветра.

Гоша и не знал, что его увидел из окна милиции дежурный оперативник и, удивленно вытаращившись, сказал в пустоту кабинета:

—

А у этого сукина сына не все отморожено, если про скотину беспокоится. Ишь, как торопится! Хотя, если конь сдохнет, поселенцу за него и отвечать своим карманом. Вот и шустрит, деваться некуда…

Гошка бежал, отворачиваясь от ветра. Холод забирался под телогрейку, выдавливал из него последнее тепло. Ноги в резиновых сапогах и вовсе онемели от мороза, но человек забыл о себе. Вот еще немного осталось, каких-то полсотни шагов. Поселенец делает рывок, но доска, оторванная ветром, больно ударила по голове, свалила с ног.

Наблюдавший за Корнеевым оперативник мигом выскочил из милиции и вскоре затащил человека в отдел, положил на скамью рядом с обогревателем.

Когда Георгий открыл глаза, долго не мог понять, где находится. Когда дошло, подскочил с лавки пружиной, закричав:

—

За что?! Я ж ничего не украл!

—

А тебя не приморили. Иди к себе на конюшню. Ведь если б я тебя не подобрал, ты б уже дуба врезал. Вот и приволок, чтоб жил. У нас на Севере друг другу помогают, не глядя, кто есть кто! Уже потом, после пурги разберемся, а сейчас жизнь сберечь друг другу надо. Разве ты не помог бы мне, окажись я на твоем месте? — спросил оперативник.

Гоша съежился, поймав себя на мысли, что сам, конечно, прошел бы мимо легавого, еще и порадовался бы, что одним меньше стало.