Филолог

Если бы не собственная система безопасности, Верис не прожил бы здесь и секунды. Лёг бы на песок и смёрзся бы в комок. «Знай смётку, помирай скорчась», — сказал народ устами Владимира Даля.

Хрусть-хрусть — ну и пусть. Пусть — это когда на душе пусто.

Всякая тектоника умерла здесь миллиард лет назад, и, не найдя ни единого выпирающего из земли камушка, Верис уселся прямо на песок и приготовился вмерзать в углекислоту. Через несколько часов здесь и нашла его Линда.

— Уф, вот он где! А я не могу понять, что приключилось. На таком расстоянии телепатия почти не берёт, чувствую только, что тебе хреновенько, вот я и примчалась. Что у тебя приключилось? Мамаша какую-нибудь новенькую пенку выдала?

Верис молчал, не желая бессмысленно тратить слова.

Линда присела рядом, замерла, вслушиваясь в сумбур, царящий в голове Вериса, и громко расхохоталась.

— Так это ты из-за меня?… Из-за того, что я с Томиком была? Ну, ты юморист! Ты бы сказал, что тебе эту ночь непременно со мной надо быть, думаешь, я бы не поняла?

— Ты же говорила, что меня любишь, — мёртвыми губами прошептал Верис.

— Ну, говорила, и что из того? По-твоему, я теперь должна только с тобой жить?

Верис молчал, лишь мысли медленно цедились, в безуспешных попытках понять смысл отзвучавших слов.

«Должна Корень „долг“ с чередующейся согласной „г-ж“. Долг — это то, что надолго. Должна пусть не навеки, не навсегда, но не на два же дня! Но не на…»

— Ты ведь тоже говорил, что любишь меня, — напомнила Линда, — а если любишь другого, то радуешься, когда ему хорошо. А ты сбежал чёрт-те знает куда, заставил меня волноваться. Я решила, что тебя твоя мамаша похитила, и ринулась спасать.

«Похитить — взять хитростью. Если бы мама так умела, я бы и сейчас ничего не подозревал, думал — нелепая случайность, роковая ошибка. А слово „ошибка“ наверняка родственно слову „ушиб“. Один раз ошибся и остаток жизни — лечи синяки».

— Да не молчи ты! — рассердилась Линда. — Что ты сидишь, как прыщ на совести? Ну, что я такого сделала, скажи на милость?

— Неужели любовь — это когда можно спать с любым? — медленно спросил Верис.

— Я же не с любым, — удивляясь самой себе, принялась оправдываться Линда. — Томик, знаешь, какой законный парень!

Закон — то, что находится за коном, то есть, за пределом. Законность — синоним слову беспредел.

— Догадываюсь, — кивнул Верис.

— И что ты тогда дуешься, словно мышь на крупу?

— Я не дуюсь, — сказал Верис. — Я просто так не могу.

— Ахти, какие мы нежные! Погоди, лет за триста так друг другу успеем надоесть, упрашивать будешь, чтобы я кого-нибудь нашла.

Надоесть — императив «надо» и глагол «быть» в настоящем времени. Надо-есть А если в настоящем времени — «нет», то и надоесть не получится.

— Не буду упрашивать, — сказал Верис.

— Вот и ладушки. Пошли, нечего тут сидеть.

— Тебе сколько лет? — неожиданно спросил Верис.

— Двадцать восемь. Тоже, как видишь, немного. Но что будет через триста лет, всё равно знаю. А вот Томику — больше восьмисот. Критический возраст, между прочим. У многих интерес к жизни пропадает, никакая игра уже не радует, сидят на песочке, вот, вроде как ты, и носом сопят. Сами уже ничегошеньки придумать не могут, в лучшем случае, ждут, когда я или ты им новую игрушку подкинут. Знаешь, сколько их, отупелых? Так что тебя я в покое не оставлю. Рано расселся.

Расселся — сел широко, заняв слишком много места, или, заняв место, на которое претендуют другие. Как ни крути, сказано не о нём.

— Я не расселся. Я компактно сижу и никому не мешаю.

— Мне ты мешаешь! Усёк? Ещё не хватало, чтобы меня из-за тебя совесть мучила! Сейчас встанешь и, как миленький, начнёшь радоваться жизни.

Верис представил, как совесть хватает Линду и принимается её мучить, то есть, — размалывать в муку, мять и давить. Ему вовсе не хотелось, чтобы Линду давили, мяли и размалывали, но и радоваться жизни не получалось. Поэтому Верис спросил:

— Почему ты считаешь, что человек непременно должен веселиться?

— Кому, на фиг, нужна игра, если от неё одна скука?

— Ещё можно делом заняться.

Занять себя, чтобы избежать скуки. Скука явилась, а я — занят, я бегаю по делам.

— Каким ещё делом? Какое дело может быть у человека в наше время?

— Я, например, филологией занимаюсь.

— Тоже мне, дело. Другие побрякушки на тот же колпак. Ты не думай, я ведь тоже кой-чему училась и знаю, что говорю.

Ведь — ведать, знать. Линда, ведь, училась и теперь ведает, что говорит. Верис не слишком вслушивался, но заранее был согласен, доверяя Линдиному ведению. Вот только изменит ли оно хоть что-то?

— Прежде люди вынуждены были заниматься делами, например, добывать пищу, чтобы не умереть с голоду. Нынче голодают только гурманы, чтобы получить больше наслаждения от особо изысканных кушаний, а тогда голодали многие, просто потому, что еды на всех не хватало.

Верис представил, как люди хватают еду, а некоторые не успевают ухватить и идут изыскивать особые кушанья. А, изыскав, поедают с урчанием: «Урм! Урм!» И отсюда рождается звукоподражательное слово «гурман» — человек, которому не хватает обычной еды.

— Между прочим, умереть с голоду — вовсе не фигура речи, люди действительно были смертными и, прожив некоторое время, старились и умирали от какой-нибудь ничтожной причины

По инерции Верис ещё воображал фигуру речи: когда некто произносит речь, но слов в ней нет, и вместо смысла слушатель видит фигу. Затем сознания достигла вторая часть фразы.

— Погоди, — сказал Верис, — но ведь ген старости так легко убирается в пренатальный период. Когда человек уже родился и осознал себя, генные модификации недопустимы, но в пренатальный-то период!..

— Не знаю. Может быть, они просто не умели исправлять собственный генофонд. Они очень многого не умели, и в мире не было ничего, что могло бы их научить. Учиться приходилось самому, без помощи программы, и это тоже было делом. Это сейчас мы учимся играючи, а прежде обучающих программ не было, до всего изволь доходить своей головой. Люди не владели телекинезом и не умели пробивать внепространственные туннели, а, значит, в бесконечной вселенной им не хватало места. И, конечно же, им не хватало энергии и, вообще, всего на свете. Добывать жизненно-необходимые ресурсы и значило — заниматься делом. А то, чем занимаемся мы — игра, отдых, развлечение и просто маета. Ещё было искусство — созидание лишнего при острой нехватке необходимого. Изо всех дел именно искусство продержалось дольше других, но, в конце концов, изныло и оно. То, что даётся слишком легко — никому не нужно. То же самое — и любовь. Ты лучше меня знаешь, с какими словами она в родстве, но прежде любовь была наиважнейшим делом, а теперь это игра. Смешно сказать, но сексуальные отношения требовались не для удовольствия, а для продолжения рода. Других способов заводить детей люди просто не знали А без потомков они обойтись не могли, ведь люди были смертны, и если бы не появление новых детей, человечество очень скоро вымерло бы. Ты представить не можешь, что значит, быть смертным

— Могу, — сказал Верис.

— Ой, не городи ерунды! Собственную смерть представить невозможно. Конечно, мы все конечны, но до сих пор ещё никому не удалось покончить с собой. Во всяком случае, за последнее тысячелетие, если кто и сумел такое сделать, остальные об этом не знают. Так что люди теряют интерес к жизни, но продолжают жить.

— Пожалуй, ты права, — запоздало согласился Верис. — Собственную смерть представить невозможно. Это не по силам даже смертному.

— Так вот, — не слушая, продолжала Линда. — Смертный человек обязан был родить и воспитать детей, иначе жизнь его теряла смысл. И для этого была нужна любовь. Не только любовь между мужчиной и женщиной, тут можно обойтись одной физиологией, но любовь родителей к детям и детей к родителям. Ты, небось, о такой и не слыхал.

— Да, не слыхал, — с горечью произнёс Верис.