Страница 102 из 106
Чуть приоткрытая дверь зимовья с каждым шагом приближалась. От запаха начала кружиться голова, и Глеб стиснул зубы, мысленно приказав себе не отвлекаться на чепуху. Ему приходилось бывать в местах, которые пахли ничуть не лучше, и он знал, что справится. С запахом справится наверняка, а со всем остальным — как карта ляжет…
Чтобы подойти к двери, ему пришлось пройти между двумя шестами, поставленными на расстоянии метра друг от друга. Потревоженные его появлением мухи с сердитым жужжанием поднялись в воздух, на какое-то время приоткрыв то, на что Глеб бросил лишь мимолетный косой взгляд, и тут же вернулись к прерванной трапезе. Нервы у Слепого дрожали, как туго натянутые струны, — очевидно, сказывалось хроническое недосыпание в сочетании с обыкновенной физической усталостью. Когда от двери его отделяло каких-нибудь три метра, Слепой молнией метнулся вперед, пинком распахнул дверь и сразу же отпрянул в сторону, прижавшись спиной к трухлявым бревнам стены.
Выстрела не последовало. Краем глаза Глеб видел припавшую на одно колено в стороне от линии огня Евгению Игоревну и Возчикова, который вообще залег, заслонившись рюкзаком и выставив поверх него карабин, словно собирался вести нешуточный бой. Сиверов приподнял накомарник, поймал взгляд Горобец и кивнул в сторону Олега Ивановича: присмотри за ним. Горобец тоже кивнула и развернулась вполоборота, чтобы одновременно держать под наблюдением и дверь зимовья, и своего подозрительного коллегу. Тогда Глеб опустил накомарник, спрятал в карман носовой платок и ринулся очертя голову в темный дверной проем, выставив перед собой пистолет.
Ужасное зловоние, по сравнению с которым царившая на улице вонь была буквально ничем, едва не сбило его с ног. Мириады мух с гудением взметнулись в воздух, мгновенно заполнив своей клубящейся массой весь объем помещения. Это было так неожиданно, что Глеб едва не принялся палить наугад во все стороны. Справившись с собой, он сразу же вынул из кармана платок и прижал его к носу, жалея только о том, что одеколон, которым перед отправлением из Москвы спрыснула платок заботливая Ирина, давно выветрился.
— Здесь никого нет, — сдавленным голосом крикнул он через плечо, адресуясь к Горобец. — Держите подходы, мне надо осмотреться.
Внутри зимовья царил полумрак, разжиженный солнечным светом, падавшим через открытую дверь и прорехи в крыше. Косые солнечные лучи освещали жуткую и отвратительную картину, место которой было разве что в фильме ужасов. Глеб не понимал, каким образом человек, пусть даже сумасшедший, мог здесь жить. Да здесь, вероятнее всего, никто и не жил — по крайней мере, в течение последних недель.
Бревенчатые стены зимовья были причудливо размалеваны засохшей кровью. Здесь были грубо нарисованные каббалистические знаки, какие-то перекошенные зверские рожи, перевернутые кресты, любовно выведенные полуметровыми подтекающими буквами матерные ругательства и просто бессмысленные линии, пятна, кляксы, образовывавшие на стенах какой-то пестрый, безумный и бессистемный узор. Повсюду валялись кости — Глеб затруднился бы сказать, человеческие или звериные, — иные из них с кусками гниющего мяса, иные — обглоданные добела. В черном мясе копошились белые черви, с потолочной балки свисали чьи-то гниющие кишки. В дальнем углу, наполовину скрытые бурой от крови колченогой скамьей, штабелем стояли какие-то ящики — штуки три или четыре. Они были накрыты пятнистым от вездесущих кровавых брызг брезентом; там же, в углу, Глеб разглядел несколько прислоненных к стене карабинов и два автомата, оба без рожков, зато один — с примкнутым, испачканным чем-то темным штык-ножом. Грубый самодельный стол был густо усыпан костями и какими-то мерзкими огрызками, а прямо посередине, вонзенный в бурое от пропитавшей его крови дерево, торчал тяжелый нож с зазубренной спинкой — тот самый, что пропал у Тянитолкая в ночь смерти проводника. Под столом Глеб увидел небрежно брошенные лапти с когтями — те, следы которых видел у разрытой могилы Гриши и на краю болота.
На земляном полу медленно извивались черви, успокоившиеся мухи деловито бродили вокруг, сыто гудели в углу, где виднелась какая-то сочащаяся гнилой жижей куча, из которой тут и там, жутко белея, торчали кости. От этой кучи главным образом и исходил тот жуткий смрад, который Глеб ощутил, едва открыв дверь.
Ни погреба, ни чердака в зимовье не было. Для очистки совести Глеб заглянул за дверь, но увидел только поблекшую карту местности, пробитую его собственным выстрелом. Карта была приколочена к двери острыми осколками кости, и на ней красовался намалеванный обмакнутым в кровь пальцем грубый крест, обозначавший место, где стояло зимовье.
Осмотр был завершен. В зимовье никого не было, да и быть не могло. Глеб не представлял себе человека, настолько сумасшедшего, чтобы получать удовольствие от стоявшей здесь вони. Или у него проблемы с обонянием? Как бы то ни было, в одном сомневаться не приходилось: Андрей Горобец действительно сошел с ума, превратившись в дикого зверя.
«Да какой там зверь! — с горечью подумал Глеб, пятясь к открытым дверям. — Ни один зверь на такое не способен. Это под силу только человеку, царю природы… Странные мы все-таки существа. Всю жизнь только и делаем, что гадим, пакостим, отравляем все, к чему ни прикоснемся. А после смерти еще и воняем до небес… Если Господь действительно создал нас по своему образу и подобию, то он, должно быть, довольно странный и не очень-то приятный тип…»
Он остановился на пороге, поколебался и шагнул обратно в густой, пропитанный миазмами, липкий полумрак страшного зимовья. Ему вдруг вспомнились ямы, которыми была изрыта вся земля вокруг зимовья. Могилами эти ямы быть не могли — все, что должно было покоиться в этих могилах, лежало здесь, в зимовье, постепенно разлагаясь. Так что же это были за ямы? Возможно, они являлись следами лихорадочной деятельности безумца, не ведавшего, что творит. Ловушки какие-нибудь рыл, фортеции строил…
Возможно. Но что это за ящики — там, в углу, под брезентом? Остатки экспедиционного оборудования, боеприпасы? Отбитые у браконьеров тигриные шкуры? Что?