Страница 2 из 3
И наконец, что все это действительно так, что мы не ошиблись в смысле слов проф. Тимирязева, это видно из того, что «сохранение случайного уклонения в его чистой форме» и его «бесследное исчезновение, полное растворение в нормальных формах» он считает двумя пределами, которые никогда не достигаются в природе, но между которыми колеблются ее явления. Есть только «степени, оттенки» уклонных форм. Но он утверждает, что, суммируясь, они слагаются в виды, роды и т. д. Рассмотрим теперь этот последний вопрос.
Уже с первого взгляда представляется странною мысль, что оттенки индивидуальных изменений, никогда не сохраняясь даже в целости, путем какой-то невероятной комбинации могут возрасти до величины гораздо большей нежели они сами (величина видового различия); что, не имея силы коснуться предела и действительно не касаясь его, они, однако, далеко переступают чрез него, и все это в одном и том же потоке скрещиваний, в котором рассматривает их проф. Тимирязев. В этом потоке, он утверждает, и стираются индивидуальные изменения, но только не до абсолютного исчезновения, и возникают виды, роды, классы и пр. органического мира, путем сложения этих стирающихся изменений. Как он представляет себе эти сложения? как их вообще можно себе представить?
Сложения могут происходить или 1) только между степенями индивидуальных изменений, 2) или между степенями одного изменения и вновь возникающими новыми индивидуальными изменениями всевозможных направлений, в их целом, еще нерастворенном виде, 3) или между теми же степенями и новыми целыми изменениями одинакового с ними направления. Рассмотрим каждый из этих трех случаев, которыми исчерпывается сфера возможного в природе, порознь, переводя и здесь ее явления на точный язык арифметики.
1) При спаривании особей, имеющих «степени или оттенки» индивидуальных изменений, эти последние: а) взаимно уничтожаются, когда противоположны, и тогда уклонная форма совсем исчезает и б) сложившись, разделяются на два, по числу спаривающихся особей, когда одинаковы; у нарождающегося потомства в этом случае степень индивидуального изменения будет выражена сильнее, чем у одного из его родителей и слабее, чем у другого, пойдет по линии их соединения, станет среднею между двумя неравными величинами. Так от скрещивания особи, имеющей 1/8 индивидуального изменения с особью, имеющею 1/16 его, родится потомок, обладающий (1/8+1/16): 2= 3/32 первоначального изменения. Здесь уклонная форма, не исчезая окончательно, как в первом случае, будет идти, однако, к медленному умалению; она будет и удаляться от образования вида, потому что понижает выдававшуюся величину (1/8 изменения), из которой с большим вероятием, нежели из пониженных форм (1/16 и 3/32), мог бы возникнуть вид.
Таким образом, рассматриваемый способ сложения восстановляет первоначальную форму организма, умаляя первое индивидуальное изменение в его потомстве до пределов не наблюдаемых по истечении достаточного времени.
2) При спаривании особей, имеющих оттенки индивидуального изменения с особями, получившими новые изменения всевозможных направлений, произойдет сохранение этих оттенков без какого-либо возрастания их. И в самом деле, эти всевозможные, вновь возникающие изменения могут быть и одинакового направления со слагаемыми оттенками, и противоположного; но без какой-либо привходящей причины, которая бы производила преобладание первых над вторыми (этот случай будет рассмотрен ниже), они вообще будут взаимно уничтожаться, оставляя таким образом слагающиеся с ними оттенки неизмененными.
Перейдем, наконец, к рассмотрению последнего возможного способа сложения, к которому относится, как его слабейшая форма, и случай преобладания сходных возникающих изменений над несходными. Здесь они будут не преобладать только, но появляться исключительно одни.
3) Пусть в потомстве особи, получившей определенное индивидуальное изменение, появляются, как бы по некоторому предустановленному закону, изменения все в одном том же направлении с первым и никогда в обратном. Обозначая единицей величину первого индивидуального изменения, мы должны будем выразить единицей с некоторою дробью величину каждого последующего индивидуального же изменения. Дробь будет здесь выражать ту «степень или оттенок» первого изменения, на котором наросло изменение второе; ее величина будет зависеть от того, в котором поколении потомства изменившейся особи появляется новое изменение: так в третьем колене оно выразится величиной 1 1/8. Слагаясь в скрещивании с оттенком первого индивидуального изменения, эта величина должна по общему правилу быть разделенною на два, по числу скрещивающихся особей, например, для третьего колена это будет:
Итак, пусть в ряде развивающихся органических форм только два смежных поколения остаются без привходящего нового изменения, каждое же третье пусть повышается через появление признака равного по величине и направлению с первым возникшим. Их отношение к этому последнему, исходной точке естественного подбора, выразится в следующем ряде чисел:
1, 1/2, 1/4, (1/8 +1 1/8): 2 = 10/16, 10/32, 10/64, (10/128 + 1 10/128): 2 = 148/256, 148/512,148/1032, и т. д.,
то есть в восьмом колене после трех сложившихся цельных индивидуальных изменений остается только 148/1032 величины первоначального индивидуального изменения. И наконец, если мы допустим появление признака через каждое одно поколение, то и тогда в пятом колене получим уже только 1/3 (собственно 11/32) первоначального изменения!
Но столь частное возникновение одинаково направленных признаков указывало бы уже на действие скрытого морфологического закона.
Все это приводит нас к заключению, что никакая форма естественного подбора не может перевести величину случайного признака за его первоначальные размеры; и дарвинизм есть, строго говоря, не теория происхождения видов, но теория комбинаций частей признака, то есть того, что мы обычно зовем индивидуальными различиями организмов.
Профессор Тимирязев, который утверждает, что «можно заметить» не только 1/8, но и 1/1000 крови измененного родителя в его потомстве, не утверждает ничего другого кроме того, что особи одного и того же вида вообще различимы между собою, в чем, по справедливости, никто не сомневался.
И если, таким образом, выступив на защиту теории, которая руководила его во всей научной деятельности, наш уважаемый ученый, стараясь все точнее и точнее ее формулировать, все яснее желая выразить ее сущность, высказав наконец ее отрицание, то это значит, что самая теория незащитима более: не только опровержение разрушает ее, но и самая защита, насколько она заставляет глубже входить в ее смысл. Это отрицание профессор Тимирязев высказал с силой и страстью, которая ему помешала видеть то, куда он падает. Но факт остается фактом, и он состоит в том, что и теория, и наш ученый, выступивший в ее защиту, находятся в положении беззащитном.