Страница 21 из 26
Желаю Вам всяческих радостей и удач и новых стихов.
Сердечно Ваша
Ирина Одоевцева
40
<вторая половина мая 1961 г.>[259]
Дорогой Владимир Федрович,
Посылаю вам автограф «самого Адамовича»[260], чтобы поднять Ваше самоуважение и заставить Вас понять, что Вас ценят много больше тех, о которых пишутся статьи (я в их числе).
Так вот. Терапиано передал мне о Вашем желании получить рисунок Хлебникова. Я сейчас же написала Анненкову и от себя. Я уверена, что Вы его получите[261].
Поздравляю вас с новым домом. Надеюсь, что в нем все Вы будете себя хорошо чувствовать.
Я все время хвораю. Пишу стихи, но на прозу не хватает сил. Мне следовало бы серьезно лечиться, но не на что. Что Вы думаете о моих стихах в «Н<овом> журнале»?[262]
Я задала этот же вопрос Моршену, и он мне серьезно и исчерпывающе ответил на него, к моему удивлению. Ведь первое — «черт знает что», а не стихотворение. Я его сочинила для саморазвлечения, а Терапиано уговорил меня его напечатать, в чем был неправ.
Зато в следующем номере «Н<ового> журнала» появятся два моих настоящих «трагических» стихотворения[263], которых я не стыжусь.
На прошлой неделе здесь происходил парад поэтов[264]. О Господи, до чего все это «не нужно никому»[265] (строчка Адамовича). Очень, очень, очень грустное впечатление — понятно, что публика равнодушна к поэзии.
Желаю Вам всем всяческих удач на новом месте[266]. Опишите мне, пожалуйста, и дом, и сад.
С самым сердечным приветом
Ирина Одоевцева
41
<июнь 1961 г.>[267]
Дорогой Владимир Федрович,
Я все хвораю и не могу поэтому написать Вам, как хочу, длинное письмо. Я постоянно думаю о Вас очень нежно и грустно.
Вы, как это ни странно, очень меня огорчаете своим несправедливым отношением к себе. Лучше бы Вы уж ко мне относились так придирчиво-зло. Не могу Вам этого простить. Мне так хотелось бы, чтобы Вам жилось хорошо. Ведь Вы все для этого имеете. Так почему же, о Господи?
Конечно, мнение Адамовича значения не имеет. Все же для поднятия самоуважения роль сыграть может. По-моему. Простите, если, за отсутствием чувства юмора, не угодила.
Какой ужас Валентинов о Блоке![268] Новый позор для «Нового <русско-го> слова».
Желаю Вам от всей души всего наилучшего — в Вашем понятии.
Сердечно Ваша
И.О.
42
19 декабря <1961 г.>
Дорогой Владимир Федрович,
Вы меня совсем забыли — больше чем полгода от Вас ни строчки. А с Терапиано Вы в оживленной переписке. Следовательно, только для меня у Вас нет ни времени, ни охоты писать. Это грустно, тем более что я была очень больна и чуть не оглохла. Мне было очень плохо. В такие минуты необходимо дружеское участие. И Ваше молчание меня огорчило.
Огорчило, но не обидело. Вы мне когда-то писали, что Вы бессердечны. Тогда я не поверила. Впрочем, и сейчас не верю. Вы просто, мне кажется, не представляете себе, как другому трудно и тяжело и что Вы Вашим письмом могли бы помочь.
Но довольно об этом. Я совсем поправилась и чувствую себя сейчас превосходно. К тому же снова могу работать каждый день, чего уже годами не могла. Я начала писать мои воспоминания[269], т. е. воспоминания о всех поэтах и писателях, которых я знала, с 1919 года по наши дни.
Как видите, «труд капитальный» и многотомный. И до чего нужный. Я отношусь к этому более чем серьезно и не шутя считаю «Воспоминания» делом моей жизни.
Ведь кроме меня уже почти никого не осталось, кто жил в те баснословные года и знал Гумилева, Лозинского, Шилейко и всех других.
Я уже написала четыре тетради, но не дошла еще даже до расстрела Гумилева.
Я пишу подробно и стараюсь дать портреты всех, кого я знала.
К сожалению, с осени 1922 года начнется эмигрантский период. Я очень жалею, что мне пришлось так рано покинуть Петербург.
Кстати, и Вы, конечно, тоже попадете в мои «Воспоминания». Поэтому будьте милым и пишите мне о себе, чтобы я правильно изобразила Вас. Когда дойду до 1956 (кажется?) года. Года нашего эпистолярного знакомства. Что будет не скоро.
Я хочу создать памятник. Видите, какие у меня «дерзкие мечты». Памятник не себе, а поэтам и писателям, современным мне. Заставить их жить в сознании будущих читателей. Как бы воскресить их. Это ли не «дерзкие мечты»? А? Я так занята этим, что даже стихов не пишу. Кстати, читали ли Вы в «Н<овом> журнале» мои стихи «Волшебная, воздушная весна…»?[270] Ведь это о Вас и Вам.
Если я когда-нибудь еще издам книгу стихов, то посвящу их Вам. В «Н<овом> журнале» не сделала этого, чтобы не дразнить гусей, собратьев по перу.
А Вы? Пишете ли Вы стихи? Терапиано говорил, что Вы послали ему однострочные стихи[271]. Прочту и напишу, что о них думаю. Ну, а многострочные? Неужели совсем нет?
В заключение приношу горячую благодарность за присылку Терапиано пальто и пэнтсов. Ведь это мне пришло в голову попросить Вас. И я оглядываю Терапиано в его прекрасном пальто с чувством удовлетворенной гордости. Если бы да еще непромокаемое пальто к весне!
Терапиано, как Вы знаете, оказался для меня исключительным другом. Хотя я не имела никаких оснований рассчитывать на него. Мы с ним живем душа в душу и — что еще важнее — ум в ум. Ведь нам говорить абсолютно не с кем здесь. Слава Богу, теперь Адамович в Париже, и я часто его вижу, а то хоть волком вой, хоть закричи совой — от одиночества.
Сердечно Ваша
И.О.
<На полях:> Не пострадали ли Вы от пожара? Вопрос праздный. Знаю, что нет. Я очень беспокоилась о Вас, пока от Вас не было известий.
Посылаю Вашей жене капельку духов и прошу ее подушиться ими под Новый год. На счастье.
43
18 марта 1962 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Ваше письмо меня очень огорчило. И даже возмутило немного. О Господи! Кому же быть счастливым, как не Вам?
И что же тогда говорить и делать мне? Или Терапиано?
Единственное Ваше горе — и я ему сердечно соболезную — это смерть Бубки. Бедный король!
Остальное же не только благополучно, но — с моей точки зрения — просто великолепно.
Но, видно, Вы, к сожалению, очень похожи на Г<еоргия> Владимировичах Он тоже ничему радоваться не умел и страстно искал поводов для беспокойства и огорчений. Их, впрочем, у него было несравненно больше, чем у Вас. Он вечно ел себя поедом. И вечно ждал катастрофы. Не только в последние мрачные годы его жизни, но когда все складывалось для него — как сейчас для Вас — на редкость удачно.
Дорогой Владимир Федрович, я Вас очень прошу и заклинаю памятью Г<еоргия> В<ладимировича>, — опомнитесь! Постарайтесь себя переделать.
Уверяю Вас, что это возможно. У Вас ведь очень сильная воля. Ведь и Г<еоргий> В<ладимирович> погиб главным образом от «душевного запоя» и тоски. Отсюда и болезнь сердца.
Конечно, Вам будет легче справиться с собой, чем ему. Но и он, несмотря ни на что, мог бы еще долго жить, если бы сумел победить этот «запой».
259
Датируется по содержанию. Письмо написано через неделю после литературного вечера 11 мая.
260
В конверт была вложена страничка из письма Адамовича к Одоевцевой, где он писал: «Насчет Маркова Вы совершенно правы. Он действительно талантлив, а главное — у него есть то, без чего литература с “типами”, “красочными зарисовками” и всем другим хламом превращается в хлам окончательный. Мне не всегда по душе, как он пишет, но это вопрос особый, касающийся больше меня самого, чем его».
261
См. об этом в письме 60 в разделе: «“…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда”: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953–1966)»:
«Дорогой Владимир Федорович,
Исполняя Вашу просьбу, мы с Ириной Владимировной (она лучше знает Анненкова, чем я) написали ему письма по поводу портрета и вчера получили следующий ответ: «Мой портрет Хлебникова находится не у меня, а в одной частной коллекции, в Лионе. По счастью, у меня сохранился прекрасный печатный оттиск этого портрета. Этот оттиск я сегодня же вышлю по адресу В.Ф. Маркова (я, Ю. Т<ерапиано>, дал Ваш университетский адрес SI. D). Рисунок был сделан пером, и потому клише придется делать самое простое: штрихованным.
Насчет “безвозмездности”, — ну что же, пусть будет безвозмездно. Единственно, что я хотел бы получить в качестве гонорара, это 2 авторских экземпляра книги. Кроме того, под рисунком следует набрать: “портрет работы Юрия Анненкова” или “рисунок Юрия Анненкова”. C’est tout…»
262
Одоевцева имеет в виду свои стихотворения «Довольно вздор нести…» и «Сердце чужое (ваше, читатель?)…» (Новый журнал. 1961.№ 63. С. 60–62).
263
В следующем номере были опубликованы стихотворения Одоевцевой «Уже не в Иере, а в Ганьи…» и «За широкой, сквозной занавеской окна…» (Там же. № 65. С. 121–124).
264
Литературный вечер, устроенный Союзом русских писателей и журналистов, прошел 11 мая 1961 г. в зале РМОЗ. Помимо Одоевцевой, на нем читали свои стихи Н.Н. Евсеев, О.Н. Можайская, А.А. Горская, К.Д. Померанцев, Н.В. Станюкович, С.Ю. Прегель и др.
265
Из стихотворения Адамовича «Тридцатые годы, и тени в Версали» (1921).
266
В начале мая 1961 г. Марков в последний раз сменил адрес, купив в Лос-Анджелесе дом, в котором живет до сих пор (303 S. Westgate Avenue, Los Angeles 49, California).
267
Датируется по содержанию. Упоминается статья Н. Валентинова, опубликованная 4–6 июня.
268
Статья Н. Валентинова (наст, имя и фам. Николай Владиславович Вольский, 1879–1964) «Чревовещатель невнятиц» (Новое русское слово. 1961.4 июня. № 17618. С. 2; 5 июня. № 17619. С. 2, 3; 6 июня. № 17620. С. 2, 3), в которой А.А. Блок представал лживым, циничным и извращенным пьяницей, вызвала в эмиграции скандал. Первоначально она была предложена «Новому журналу», в котором ранее Валентинов опубликовал статью об А. Белом, но М.М. Карпович отказался ее напечатать. После публикации сокращенного варианта в «Новом русском слове» статья о Блоке в расширенном виде вошла отдельной главой в книгу Валентинова «Два года с символистами» (Stanford: Stanford Univ. Press, 1969. С. 71–87).
269
Начиная с осени 1960 г. в «Русской мысли» начали появляться отдельные мемуарные очерки Одоевцевой (название «На берегах Невы» впервые появится лишь в феврале 1962 г.).
270
Стихотворение Одоевцевой «Волшебная, воздушная весна…» было напечатано в составе подборки «Три стихотворения» (Новый журнал. 1961. № 65. С. 121–124).
271
Марков работал над статьей «Одностроки» (Воздушные пути. 1963. № 3. С. 243–258) и сам написал ряд однострочных стихотворений. Терапиано показывал присланные одностроки Одоевцевой, см. письмо 67 в разделе: «“… В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда”: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953–1966)». 20 мая 1963 г. Д.И. Кленовский писал Д.М. Панину: «Обратите внимание на зарождение совсем нового жанра в поэзии: одностроков! <…> Отец этого нового жанра — поэт и литературовед Владимир Марков» (Из писем Дмитрия Кленовского Дмитрию Панину / Публ. Э. Бобровой // Новый журнал. 1997. № 207. С. 159–160).