Страница 3 из 4
X
Скучно зимой на Каспийском промысле. Нет того оживления, которое кипит там весной и осенью, во время главного лова рыбы. Не поют весёлые «резалки» [11] — разудалые или заунывные волжские песни о том, как «Матанечку бедную приголубить некому», как «на Чурке проклято?й нету воли никакой»…
Белый саван лежит и на реке, и на степи, белыми клочьями висит снег на корявых ивах и сухих камышах… На промысле народу мало, лов почти совсем прекратился, и приказчикам, «матерьяльным» [12] и кормщикам делать нечего. Скучают они в своих квартирах, ходят друг к другу в гости, пьют, закусывают, да поглядывают в окошки на белую реку, где ветер вздымает снежную пыль, где гуляют проворные «корсаки» [13], не боясь близости человеческого жилья.
Однако, Дмитрий не скучал в свою первую каспийскую зиму. Маленькая Хайрибэ, ставшая хозяйкой его квартиры, не давала ему скучать. Целый день она была в движении: то стряпала незатейливый обед, то принималась за какое-нибудь рукоделие…
Первое время она очень боялась, чтобы не пришёл Сеид-Казы, но просты киргизские обычаи, и Сеид-Казы отступился от своей маленькой жены. Он только потребовал, чтобы соблюдён был закон, и чтобы развод состоялся, как следует. Он получил свой «калым» [14] обратно и, вероятно, с процентами и покорился своей судьбе. Так как Сеид-Казы мог жениться на стольких жёнах, скольких в состоянии был прокормить, то жалеть его особенно не стоило, потому что он скоро утешился, как настоящий степной философ, знающий, что «женщина подобна ветру».
XI
Маленькая Хайрибэ очень любила Дмитрия: её любовь похожа была на тёплый луч весеннего солнца, ласкающий и греющий, на дыханье зюйд-оста [15], нагретое полуденным зноем… Ласки хорошенькой дикарки наполняли скучную зимнюю жизнь Дмитрия. Но нельзя же только и делать, что ласкаться: хотелось и наговориться вдоволь. Вот тут-то и было затруднение. Те несколько фраз, которые заучил Дмитрий, были совершенно недостаточны для продолжительного разговора, а маленькая Хайрибэ так часто забывалась и начинала не говорить, а тараторить по-киргизски, что Дмитрий иногда совсем не мог уловить смысл её речи.
Между тем, им обоим было о чём поговорить между собой, им много, очень много нужно было сказать друг другу: Дмитрий хотел без конца рассказывать ей о том, как он её любит, как эта любовь освежила его «усталую» двадцатилетнюю душу, как она заставила его «забыть пошлость и прозу городской жизни»… и многое такое… Хайрибэ же надо было объяснить ему, что он совсем не такой, как киргизы что его ласки греют её, как взоры «ока синего неба», как горячий воздух степи, что его слова милее для неё, чем щебетание ласточек… О многом важном нужно было переговорить обоим… о том, что недостаточно ясно говорили ласки и поцелуи…
К Дмитрию часто стал заходить Алексей Иванович. Алексей Иванович был когда-то важным человеком… в то время, когда ещё он не носил свою засаленную куртку и опорки, Алексей Иванович был судебным следователем. Судьба заставила его переменить род деятельности и теперь он был соленосом на промысле… Алексей Иванович и теперь мог бы занять более видное и почётное положение, если б ему удалось прилично одеться, но дело в том, что Никитин, старикашка, промышлявший контрабандной водкой, одинаково охотно брал как деньги, так и вещи, и поэтому Алексею Ивановичу никак не удавалось обзавестись приличной одеждой.
Такая уж судьба его была!
То, чему когда-то учился Алексей Иванович, было им почти позабыто, но зато он приобрёл за время своей промысловой жизни много других занятий: он узнал, как надо делать «тузлук», как надо «веером» рассыпать соль в ларе, как устроена «мотня»… Забыв латынь, греческий, французский. немецкий языки, Алексей Иванович недурно говорил по-киргизски. По просьбе Дмитрия он сделался учителем маленькой Хайрибэ. Уроки обыкновенно были в свободное вечернее время, когда прекращалась промысловая работа, но они не были постоянными, потому что учитель не всегда бывал трезв в это время. Периодически повторялось такое состояние и находилось в зависимости от материальных средств, под которыми следовало понимать и носильное платье.
Хайрибэ делала заметные успехи в русском языке, но всего труднее было ей усвоить произношение. Алексей Иванович терпеливо относился к своей ученице и она любила его за добрую ласку, за то, что он такой хороший… «бек джаксы Алиси-ван»…
Желая угодить своему Дмитрию, маленькая Хайрибэ вздумала доставить ему удовольствие, и, однажды, когда он проснулся утром, она ударила в ладоши, лукаво засмеялась и проговорила, мило коверкая слова:
Как целовал маленькую Хайрибэ Дмитрий за эту выдумку!..
XII
Очень весело было на праздниках. Чтобы провести их по-человечески, промысловые служащие, затерянные в занесённой снегом крепи, веселились во всю… Удалой капитан «Яшка» намозолил себе пальцы, целые вечера играя на гармонике… Ходили из жилья в жильё ряженые, неся с собой шутки, смех и веселье…
В одну из лунных ночей, когда было светло как днём устроилось катание…
Промысловые дамы с хохотом и весельем уселись в широкие пошевни, молодёжь понеслась по широкой степи верхами. Маленькой Хайрибэ не сиделось в пошевнях: в ней проснулись инстинкты степной наездницы. Когда вся компания съехалась на «бугре», откуда был чудный вид на залитую лунным светом снежную равнину, Хайрибэ взяла под уздцы одну из верховых лошадей, и не успел никто опомниться, как уже она очутилась на её спине. Склонясь к луке седла, Хайрибэ гикнула совсем особенно, и степной скакун, почуяв на себе родственную наездницу, вихрем понёсся в степь, взметая клубы снега. Дмитрий вскочил на своего иноходца и поскакал вслед, а за ними ринулась и остальная компания. Что-то сказочное было в этой скачке на свежем, морозном воздухе…
Впереди всех неслась Хайрибэ с гиком и свистом. Вот она сделала громадный круг и осадила своего разгорячённого скакуна… Через мгновение подле неё очутился Дмитрий, ловким движением схватил свою полонянку и пересадил к себе на седло… И понеслись они вместе, весёлые, молодые… и эта бешеная скачка напомнила им ту октябрьскую ночь, когда так же мчались они из аула на промысел, оглядываясь, нет ли погони…
XIII
Быстро прошла короткая астраханская зима. К концу февраля по весеннему начало пригревать солнце, и под его лучами растаяли снеговые покровы… В марте сделалось уже совсем тепло, защебетали жаворонки, засвистели проснувшиеся сурки и оживились пением и птичьим гамом жёлтые крепи: ловцы выехали в освободившееся от зимних оков море… По ночам красные зарева стояли над тёмной далью — это горели сухие камыши, выжигаемые нарочно, чтобы дать простор молодым побегам… И днём, и ночью тянуло дымком от этих пожаров.
Промысла оживились. Потащились к ним отовсюду рабочие и бабы-резалки, и всё промысловое население стало готовиться к близкой страде…
Что-то особое случилось с маленькой Хайрибэ: куда девались её весёлые, полудетские выходки… не щебечет она более странные, однообразные, но милые песенки… Только иногда, когда солнце догорающими лучами освещало далёкую окрестность, точно рассыпая искры в ряби воды, в солончаках степи и на листьях ив, выходила она на крылечко, садилась, поджав ноги, на полу и, откинув назад хорошенькую головку, пела заунывную киргизскую песню… Эта песня была похожа на говор ветра, на плеск волн, на гомон чайки… Вот что пела маленькая Хайрибэ:
11
Бабы в мужском костюме, которые потрошат, «режут» рыбу.
12
Заведующие складами инвентаря и припасов.
13
Порода лисиц.
14
Плата за невесту.
15
Ветер с юго-востока, отличающийся теплотой.