Страница 3 из 4
— Кончили вы? — грубо спросил Григорий Максимович, также овладев собой, — некогда мне с вами разговор разговаривать.
— Дело-то такое особенное выходит… Признаться, как взглянул я на вас, так мне и показалось, что лицо знакомое… Правда, тогда было не до того, чтоб лица запоминать.
— Я вас не понимаю…
— Конечно… конечно… Не будете ли вы любезны дать мне ваш документик?.. Вот тот самый, по которому вы изволите проживать, многоуважаемый Григорий Максимович, господин Анемподистов?..
— На пароходе… Однако до приятного свиданья, — отрезал вдруг капитан, — Зиму верно в Астрахани зазимую…
— Па-азвольте… Па-азвольте… Так нельзя-с, — сказал письмоводитель, встав и выйдя из-за стола, — между добрыми знакомыми так не водится… Особенно так, как мы оказываемся не только однофамильцами, но и одноимённиками… Здесь не место и не время-с!.. Присутствие у нас закончится в два часа… Итак буду ждать вас для приятного свиданья в гостинице «Неаполь»… вероятно, знаете?.. Прошу всенепременнейше… Сами понимаете, что надо столковаться… Я человек недостаточный… Конечно, сойдёмся в цене-с… — Письмоводитель уж совсем иронически посмотрел на своего невольного собеседника.
— Или сейчас позвать пристава? — вдруг неожиданно сказал он на ухо капитану.
Тот невольно вздрогнул.
— Шучу-с… Шучу-с, — с улыбкой прибавил письмоводитель, — такие дела лучше всего-с обделывать с глазу на глаз… Чтоб никому не было обидно… Или ночью-с… Самое лучшее время… На большой дороге… Итак, не смею больше задерживать… Только если не пожалуете, тогда уж извините-с… Десятилетняя давность-то ещё не истекла-с… Очень приятно, что вы, по-видимому, недурно устроились… И деньжонки всеконечно-с есть?..
— Приду… — хрипло сказал Григорий Максимович.
Он взглянул на письмоводителя. Его улыбка взорвала капитана, — кровь кинулась ему в голову, и он, наклонившись к уху письмоводителя, проговорил:
— А жаль, что не пришиб я тебя в те поры, гадюку!..
И затем быстро вышел из кабинета.
Бог весть куда
«Идти или не идти? Идти или не идти? — одна и та же мысль как тупой гвоздь всё более и более впивалась в мозг капитана, — нет ли тут какого-нибудь подвоха?» — думал он.
«Ясное дело: воспользоваться хочет… Вот и будет доить всю жизнь! И всю жизнь в его руках: захочет — помилует… не захочет — предаст… Что ж: в своём праве!.. Только не бывать этому… не поддастся воля моя»…
Низко опустив голову, Григорий Максимыч всё ускорял шаг. Его спутники едва поспевали за ним.
Тяжело дыша, шёл он, и липкий пот выступал каплями на его лбу.
«Что теперь делать?.. Вот, думал, всё забылось, вся жизнь иная стала… Никому вреда… Пропади ты пропадом, треклятый! Эх ты, Людмила Николаевна моя, горемычная… Тебе-то за что?.. Не чаяла, не думала, не гадала… а беда над тобой нависла… да над ребёнком несмышлёным… О, Господи!..»
Мысль Григория Максимовича усиленно работала. Бессвязными отрывками проходило перед ним прошлое… Много, много бурь в нём было, в этом прошлом… Эх, лучше и не поминать…
Людмила Николаевна не была женой капитана. Сойдясь с ней, он уверил её в том, что он женат. Любимая женщина на всё пошла. Оставила семью, и один свет был для неё, свет Григорий Максимович. С материальной стороны капитан её обеспечил: всё, что у него было — немного, но достаточно для скромной жизни, он положил на её имя и ежемесячно добавлял «на книжку», что мог. С этой стороны он мог быть спокоен: проживёт… Но разлука… разлука!.. Так хорошо жилось… душа в душу… Успокоилась совесть, позабылось то, что её терзало…
И вот нагрянула беда…
«И на чужбине люди живут, — чуть не вслух подумал Григорий Максимович, — устроюсь… Извещу… Она всё перенесёт, всё простит… Твори, Господи, волю Твою… Чисты мои руки, чиста и душа моя… Всё искуплено чистой жизнью… для себя я и женщину спас»…
Взойдя по трапу на пароход, Григорий Максимович приказал машинисту «шуровать».
— Аль едем куда? — спросил тот, удивлённый неожиданным приказанием.
— Про то хозяин знает, — сердито ответил капитан, — твоё дело — шуруй!..
Через полчаса машина была готова. Трофимыч вышел на верх. Его ничто не могло удивить: он привык знать только одно колесо, однако и он не удержался и спросил Григория Максимовича, когда тот вошёл в штурвальную рубку:
— Аль новое приказание вышло?
— Новое…
— Баржи-то здесь что ль покинем? Не скоро, ведь, они.
— К якорю! — скомандовал капитан вместо ответа…
Шпиль заходил.
— Живо!.. Не проклажаться у меня!..
— Якорь встал… — послышалось наконец с носу… — Якорь на воле…
— Вперёд! — скомандовал капитан в машину.
— Прямо, что ль? — спросил Трофимыч, — я не Свят Дух: не знаю, куда идти.
— Оборот делай…
Повернув, пароход стал выравниваться.
— До полного! — приказал капитан в машину. — Помолимся Богу…
Он снял шапку и стал креститься на маленький образок Николая Угодника, прикреплённый в штурвальной рубке.
Истово и размашисто осенил себя крестом и Трофимыч.
Помолились.
— Попрощаться надо, — сказал Григорий Максимович.
Пар вырвался из свистка. Густой, протяжный гул пронёсся над Волгой и полетел к городу…
— Лови ветер на вольной Волгой! — сказал сам себе Григорий Максимович, когда «Каспий», резко рассекал воду, быстро понёсся по течению.
Крепь
В сорока пяти верстах выше Астрахани Волга отделяет от себя широкий приток Бузан, который идёт до самого Синего морца — так называется один залив Каспийского моря. Вся эта низменная местность покрыта непроходимыми крепями камышей и изрезана бесчисленными притоками — ериками. Их так много, что едва ли десятая часть хорошо известна, да и то старожилам-ловцам. Незнающий же человек легко может в них заблудиться так, что и не выберется.
Свернув с Волги на Бузан, «Каспий» затем пошёл по одному из ериков. Камыши, стоявшие по обоим его берегам, в узких местах сходились так близко, что, казалось, пароходу из них и не выйти. Григорий Максимович сам стоял у штурвала, мрачный и сосредоточенный. Пароходная команда про себя решила, что он сошёл с ума, так как поступок его казался необъяснимым. Он бросил буксируемые баржи и сбежал неизвестно зачем на четыреста вёрст ниже, и теперь вёл пароход неизвестно куда. Команда и так и этак обсудила неожиданное это событие и смотрела в оба за капитаном. Конечно, ничто ей не грозило, но, тем не менее, люди были неспокойны. Машинист даже серьёзно переговорил с Людмилой Николаевной, но она тоже ничего не понимала: капитан на её вопрос сухо ответил, что он знает, что делает, и на этом оборвал разговор. Состояние его, мрачное и тревожное, мучило её, но она не знала, что делать и что думать.
— Посмотрим, — сказал машинист своему помощнику, — в случае чего — связать его только и всего, коли он и в самом деле спятил. Астрахань-то вон она: рукой подать…
Уже вечерело, когда «Каспий» вошёл в довольно большой ильмень [2]. Григорий Максимович повернул пароход и осторожно подойдя к берегу, отдал якорь. По-видимому, он прекрасно знал все эти места, потому что вёл свой пароход опытной рукой.
Остановившись, он сошёл в каюту, достал со стены ружьё и охотничьи припасы и сказал Людмиле Николаевне:
— Уток тебе настреляю, Мила… Тут их видимо-невидимо по зо́рям…
Затем он сел в пароходную лодку и, взяв одного матроса, переехал ильмень и исчез в одном из ериков. Потом матрос рассказывал, что, после часового плавания, Григорий Максимыч подплыл к какой-то рыбачьей ватаге, где его, по-видимому, знали. Он долго говорил с одним из ловцов, стариком лет семидесяти, но о чём они говорили, матрос не узнал, потому что разговор шёл на неведомом языке…
Матрос заметил только, что старик после этого разговора стал готовить большую морскую резошку [3].
Григорий Максимович вернулся на пароход уже очень поздно, когда луна поднялась над лесом камышей и залила серебряным светом и уснувшие воды, и зелень островов, разбросанных по ильменю.
2
Озеро
3
Морская лодка.