Страница 30 из 74
Среди собравшихся дураков не оказалось, и на следующий, день бригада приступила к работе. На стройплощадке Кацнельсон волшебно преобразился, превратившись в лютого зверя. Лютовал он ровно пятьдесят минут каждого часа, после чего объявлял перекур и на десять минут становился милейшим человеком, знавшим массу еврейских анекдотов и травившим их так, что работяги катались по земле, держась за ноющие животы. В эти короткие десять минут Купченя начинал верить в то, что все люди – братья, но перекур заканчивался, и зверский рык Кацнельсона снова превращал его подчиненных в ярых антисемитов.
Такая тактика оказывала свое воздействие на ход строительства, и здание, которое неизвестно зачем понадобилось возводить посреди елового леса, росло, как на дрожжах. Вместе со зданием росло личное благосостояние каждого из строителей – так, по крайней мере, утверждал Кацнельсон. Живых денег никто из строителей не видел с того момента, как за ними закрылись ворота стройплощадки, но каждую неделю Кацнельсон приносил в столовую ведомости и давал им расписаться в получении совершенно сумасшедших сумм. “Вы-таки думаете, что Кацнельсон прикарманивает ваши денежки, – говорил он, когда кто-нибудь принимался ворчать по этому поводу. – Так я вам скажу, что вы просто банда азиатов, не понимающих собственной пользы. Что будет, если я дам вам эти деньги сейчас? Вы все перепьетесь и не выйдете на работу, а Кацнельсону платят за то, что он выдерживает график строительства. Вам наплевать на Кацнельсона? Кацнельсон это как-нибудь переживет, но что вы скажете, когда самый умный из вас ночью соберет все, что вы не успели пропить, в большой мешок и тихо уйдет в лес? Вы прибежите к Кацнельсону и спросите, где ваши деньги, а Кацнельсон вам ответит, что вы просто куча идиетов. Вам это понравится? Я таки думаю, что вам это не понравится, и поэтому ваши денежки спокойно лежат в банке”. В подтверждение своих слов Яков Семенович торжественно потрясал в воздухе какой-то таинственной голубовато-зеленой бумажкой с бледными разводами и удалялся, гордо запрокинув носатую голову со сверкающей плешью в обрамлении кучерявых волос, из-за которой он был похож на полуоблетевший одуванчик.
Собственно, здесь, на территории стройки, в наличных деньгах никто не нуждался. Строители жили в круглых утепленных вагончиках-балках, которые казались Купчене гораздо более комфортабельными, чем его родной дом.
Купченя подсчитал, что давно собрал сумму, втрое превышавшую его долг Кольке Баранову, но не торопился просить расчет: жилось здесь не так уж плохо. Работать было легко, потому что Кацнельсон, хоть и еврей, сумел наладить все по высшим европейским стандартам. Так, по крайней мере, казалось Купчене и его коллегам, давно забывшим, что на нормальных стройках случаются простои из-за перебоев в снабжении. Что касается лично Купчени, то он только диву давался, как это раньше ухитрялся жить без ежедневного посещения душевой.
Кормили здесь на убой, а по вечерам каждый желающий мог обратиться лично к Кацнельсону и получить под роспись бутылку водки, но только одну, и ни капли больше. В целом все это напоминало не самую худшую из действующих моделей коммунизма, вот разве что не хватало баб.
Купчене, помимо баб, не хватало личной свободы. Ему очень быстро надоело вечерами напролет сосать водку, резаться в карты на спички и пялиться в телевизор. Запрет выходить с территории стройки постепенно начал восприниматься как ущемление жизненно важных интересов. Кроме того, в Купчене вдруг взыграло национальное самосознание, и в присутствии заказчиков, которые время от времени наведывались на стройку, он едва сдерживался, чтобы не загнуть матом во всю глотку или не спеть что-нибудь этакое, народное, наподобие “крошка моя, я по тебе скучаю”.
Коротко говоря, Купченя родился с шилом в.., ну, сами понимаете, где именно, и просто не мог долго существовать без неприятностей. Окончательно освоившись на новом месте и поняв, что никаких приключений здесь не предвидится, он начал искать их сам.
В то утро, когда на стройку привезли раненого, Купченя получил наряд на уборку строительного мусора из помещений восточного крыла. В придачу к наряду ему выдали совковую лопату и, по здешнему обычаю, новенький респиратор и защитные очки. Респиратор был сработан из темно-зеленой отечественной резины и оснащен двумя дырчатыми алюминиевыми блямбами по бокам, через которые, как понял Купченя, должен был проходить воздух. Это было явно отечественное изделие, а вот очки Купчене понравились. Они были целиком отштампованы из прозрачного пластика и сидели на лице так, словно их и вовсе не было. Купченя дал себе слово, что непременно сопрет несколько пар. Он как раз собирался потребовать у Кацнельсона новую пару рабочих перчаток, потому что старые порвались (на самом деле они лежали у Купчени под матрасом.., там, под матрасом, вообще много чего лежало, но Кацнельсону об этом знать было необязательно), когда на площадку перед главным корпусом ворвался этот бешеный шоферюга на своем “МАЗе”. Купченя от души посочувствовал парню, которого замертво выволокли из кабины, но и обрадовался тоже: наконец-то в этом стерильном раю что-то случилось.
Впрочем, долго радоваться ему не пришлось, потому что на месте происшествия очень быстро появился Кацнельсон, разинул варежку шире собственной физиономии и разогнал всех по рабочим местам.
Купченя вышел на крыльцо, воровато огляделся по сторонам и высморкался в два пальца прямо на мраморные ступени. За такие дела здесь полагался штраф, но таким образом Купченя демонстрировал свою независимость. Кроме того, его очень забавляла идея, что кто-то может на полном серьезе скостить с его личного счета приличную сумму в твердой валюте только за то, что он высморкался или, скажем, помочился на забор. Это казалось ему просто неудачной шуткой Кацнельсона, не более того.
Спустившись с крыльца, он подобрал брошенную впопыхах лопату, небрежно взял ее под мышку и, еще раз оглядевшись, нырнул за трансформаторную будку. События этого утра можно было считать в достаточной степени волнительными, а одним из лучших успокоительных средств всегда была вовремя выкуренная сигаретка. Конечно, Купченя знал средство получше, но заначка хранилась под кроватью в вагончике, вагончик был заперт, а Кацнельсон никогда не скрывал своего мнения по поводу пьянства на рабочем месте. Остаться без работы Купчене не хотелось, и он решил ограничиться сигаретой.
Докурив сигарету до фильтра, он с самым деловым видом вышел из-за будки и зашагал к входу в восточное крыло, неся лопату на согнутой в локте руке, как охотник двустволку. Вокруг уже вовсю кипела работа, из открытых окон четвертого этажа, разваливаясь в воздухе и оставляя за собой облака известковой пыли, вылетали охапки мусора, где-то рокотал компрессор и истерично стрекотал отбойный молоток. За углом с диким ревом завелся бульдозер, тут же сбросил обороты и, мерно рокоча, пошел утюжить задний двор, разравнивая площадку под будущий газон. Вся эта суета заставила Купченю почувствовать себя несколько неуютно, и он ускорил шаг.
Дверь главного корпуса вдруг распахнулась, и на крыльцо бомбой вылетел давешний шофер, который привез раненого. Увидев проходившего мимо Купченю, он клещом вцепился в рукав его красно-синей куртки. От него разило перегаром, и Купченя, который тоже как-нибудь не первый день жил на свете, сразу понял, откуда в здешней глухомани взялся раненый.
– Браток, выручай, – сбивчиво и торопливо заговорил шофер. – Ты видишь, какая бодяга? Помоги чуток, ладно? Я гравий сброшу, а ты кузов чуток подчистишь, что тебе стоит?
Купченя пожал плечами, – и шофер скис.
– Блин, ты же по-русски ни хрена не понимаешь, – разочарованно сказал он. – Турок ты хренов, так тебя и не так…
– Сам ты турок, – не утерпел Купченя и был немедленно вознагражден обалдевшей миной, проступившей на щетинистой морде водителя. – Мне не жалко, но если Семеныч меня застукает, нам обоим хреново будет.
– Это еврейчик ваш, что ли? – с легким презрением уточнил шофер.