Панкрат

— Сын шайтана и шелудивой суки! — орал наверху голос, полный страдания. — О-о-о! Уы!

Должно быть, Панкрат попал охраннику камнем прямо в причинное место, и теперь тот, обезумев от боли, плюнул на все приказы и решил учинить над хамоватыми пленниками самосуд, скорый и справедливый. К счастью, его вовремя остановили. Окрик “Стой!” был хорошо слышен; так же Суворин отлично расслышал смачный звук оплеухи — серьезной такой оплеухи, душевной, что называется.

— Рашид приказал… Что ж ты делаешь? В яму заглянул второй охранник — заросший бородой до самых глаз мужик лет сорока-сорока пяти.

— Живы? — спросил он по-русски со страшным акцентом — таким, что Панкрат едва распознал это короткое и, в сущности, простое слово.

Он не собирался отвечать на риторический вопрос. Голова охранника еще некоторое время помаячила над решеткой и исчезла. Суворин отер лицо сухой стороной рукава, невольно содрогнувшись от омерзения. Череп же как ни в чем ни бывало снова подал голос:

— Эй, герой! Ты уже рассказал им про ноутбук? Панкрат повернулся к нему спиной.

— Слышишь меня? — не отставал Дыховицкий. — Лучше признайся, а то ведь я все равно тебя сдам. Они не верят, что у меня его нет, — капитан хихикнул. — Они не верили в твое существование, думали, я тебя выдумал… А ты — вот, пожалуйста!

И он, словно еще раз желая удостовериться в том, что Суворин на самом деле рядом с ним, что он не мираж и не игра воображения, протянул в его сторону руку, вынырнувшую из лохмотьев, словно змея из своего убежища.

Панкрат отшатнулся, разглядев, что на руке Черепа нет ни одного пальца — от них остались только беспомощно торчавшие обрубки разной длины, распухшие и окровавленные.

— Боишься? — глаза Дыховицкого блеснули каким-то нечеловеческим пониманием, словно ему была доступна некая высшая истина. — С тобой то же самое сделают, герой. И, не выдержав, он сорвался на крик:

— Какого хрена?!… Ну зачем ты влез тогда? Кто просил тебя, мать твою? Воевал бы себе и дальше, козел… — крик потонул в невнятных всхлипах, из которых прорывались отдельные слова. — Сын у меня… ы-ы-ы.., пацан еще.., герой, бля.., мать-перемать.

Он начал кататься по земле, прижимая к себе покалеченную руку, как мать прижимает к груди дитя. Всхлипы перешли в совсем уж нечленораздельный стон, а через несколько минут капитан затих и скрючился на мокрой земле в позе эмбриона.

Суворин стоял, прислонясь к стене, и бессознательно водил по ней пальцами левой руки, машинально ощупывая выступающие из грунта острые и гладкие края камней. В голове было пусто. Временами казалось, что он слышит какой-то тихий звон, но всякие попытки определить его источник и расслышать его получше ни к чему не привели — звон тут же исчезал, словно его и не было.

Панкрат ощутил вдруг, что ноги начинают как-то мелко дрожать от слабости, вызванной недавним отравлением — газ или его остаточные соединения все еще оставались в его крови. Но, едва он присел, как решетка, закрывавшая небо, со скрипом поползла в сторону, отчего ему на голову посыпались песок и мелкий гравий. Секундой позже в яму-колодец спустили лестницу, сбитую из досок и стволов молодых березок, и густой бас (где-то он его уже слышал…) рявкнул по-чеченски, нимало не заботясь о том, понимают его узники или нет:

— Поднимайся, сын шакала!

Поскольку никто из пленных никак не отреагировал на его приказ (если не считать негромкого скуления Черепа), бандит от души выругался и ткнул пальцем в Седого.

— Ты! — произнес он с ненавистью. — Поднимайся!

И сопроводил свои слова вполне понятным жестом. Суворин усмехнулся и полез вверх по лестнице, опасно прогибавшейся под тяжестью его тела. У самого края ямы его подхватили под мышки сильные волосатые ручищи и, рывком втащив наверх, поставили на землю.

— Сейчас с тобой будет говорить командующий! — торжественно и с оттенком угрозы в голосе объявил чеченец, оказавшийся двухметровым гигантом с плечами, словно коромысло.

Его лицо, перекошенное злобой, одновременно умудрялось еще и довольно ухмыляться. Маленькие черные глазки, спрятавшиеся между нависшим, будто обвалившийся карниз, лбом и густой, поднимавшейся чуть ли не до самых бровей бородой, сверлили Суворина двумя буравчиками.

Панкрат спокойно выдержал ненавидящий взгляд бандита и одарил его добрейшей усмешкой, от которой тот чуть не позеленел. К этому жесту доброй воли он присовокупил три отборнейших ругательства, которые пришли на ум, произнеся их почти нежно, с художественной интонацией профессионального чтеца.

Охранник вряд ли что-нибудь понял, но на всякий случай сунул Панкрату кулаком под ребра. Ослабевший спецназовец не успел увернуться и получил довольно чувствительный тычок, от которого бок пробило разрядом боли. Он согнулся, едва удержав готовый сорваться с губ стон. И тут в поле его зрения (глазам в этот момент была доступна лишь грязь под ногами) появилась пара внушительных армейских ботинок, из которых вырастали камуфляжные штаны, и дальше…

Он медленно разогнулся и увидел лицо Рашида. Обветренное, бородатое, как и у всех прочих вахов. Единственное, что его отличало — это черная повязка на левом глазу. Под горбатым носом с тонкими, почти аристократическими ноздрями, змеилась тонкогубая улыбка, не предвещавшая ничего хорошего тому, кому она была адресована.

В данный момент Рашид улыбался часовому. Суворин с интересом покосился на лицо последнего и с удовлетворением отметил некоторую бледность на физиономии бандита.

— Русен, я приказывал бить этого человека? — вкрадчиво спросил главнокомандующий освободительной армией Ичкерии. — Ведь нет?

Чеченец кивнул. Панкрату показалось, что тот даже сглотнул как-то судорожно.

— В следующий раз я не буду задавать тебе этот вопрос, Русен. Я просто прострелю тебе башку за невыполнение приказа.

Бандит снова кивнул — с поспешной готовностью, как китайский болванчик.

Повернувшись к Панкрату, Рашид перешел с чеченского на русский.

— Дисциплины нет никакой, — как-то отстраненно сообщил он Суворину, как будто думал в этот момент совсем о другом. — Приношу извинения за то, что этот болван вас ударил.

Панкрат ничего не ответил, и тогда “самый главный бандит” счел необходимым представиться:

— Я — Рашид Усманов, командующий армией освободителей Ичкерии. Суворин кивнул.

— Я знаю.

— Прекрасно, — резюмировал чеченец. — Что ж, пойдемте.

Охранник, стоявший все это время молча, словно статуя мальчика с автоматом, осмелился вдруг подать голос:

— Может быть, лучше связать ему руки? Предложение прозвучало робко и неуверенно — так третьеклассник в первый раз предлагает соседке по парте помочь поднести портфель.

— Аллах убережет меня, — смиренно ответил Рашид, сверкнув глазами в сторону часового так, что тот едва не подавился собственной инициативой. — Сомневаешься, Русен?

Гигант что-то невнятно пробормотал, но Рашид, по-видимому, услышал, и удовлетворенно кивнул.

— Пойдемте, — еще раз пригласил он, улыбаясь вполне дружелюбно.

— Куда? — осматриваясь, спросил Панкрат.

— В бункер, — просто ответил Усманов. — Вы ведь именно туда хотели попасть?

Они сидели за простым столом, сколоченным на скорую руку из плохо обструганных досок.

— Вот вы и здесь, — констатировал Рашид, доставая бутыль темного стекла из ящика, стоявшего у изголовья лежака, мало чем отличавшегося от того, который был у Панкрата в его пещере.

Находясь под впечатлением от действия охранных систем бункера (усыпляющий газ в коридоре, надо же!), Суворин рассчитывал увидеть внутри роскошную обстановку, варварское, так сказать, великолепие — в общем, все то, что так любят представители малоцивилизованных народов. Он, однако же, обманулся в своих ожиданиях — интерьер бункера оказался больше похожим на обстановку в походной палатке или обычном солдатском бараке: серые бетонные стены, примитивная деревянная мебель, сбитая на скорую, очень скорую руку, лампочка, свешивающаяся с потолка на голом проводе.