Отражение удара

— Еще как! — с энтузиазмом воскликнул Шевцов, подставляя щеку для поцелуя, и похлопал ее — вполне; впрочем, платонически.

Распрощавшись с веселым доктором, Алла Петровна спустилась на первый этаж, по дороге здороваясь со знакомыми врачами и медсестрами и то и дело поневоле вступая в разговоры: здесь ее помнили и любили, и никто из этих людей не был виноват в ее проблемах, так что обижать их не стоило. Отношение к тому, чем она занималась теперь, было разным: одни выражали вежливое недоумение по поводу того, что такой квалифицированный медработник, как Алла Шинкарева, тратит свою жизнь на смешивание коктейлей, зато другие горячо хвалили за то, что нашла в себе силы вырваться из этого гиблого болота. Она так же вежливо возражала одним, указывая на то, что даже очень квалифицированный работник должен чем-то питаться, и остужала пыл других, говоря, что хорошо там, где нас нет.

Так или иначе, ей потребовался почти час на то, чтобы спуститься с третьего этажа поликлиники на первый, где в неприметном тупичке северного, крыла размещался аптечный киоск. Киоск был, по обыкновению, заперт, но Алла Петровна постучала в обитую оцинкованной жестью дверь, и ее впустили.

Здесь работала старинная и, пожалуй, самая лучшая подруга Аллы Петровны Ольга Синицына. Они сдружились еще в медучилище, где в одно и то же время учились на разных отделениях, и с тех пор поддерживали тесный дружеский контакт, ухитряясь при этом не надоедать одна другой и нигде не перебегать друг другу дорогу.

Здесь Алла Петровна провела полчаса, напившись чаю и вдоволь наговорившись. Визит этот имел еще одну цель: Алла Петровна действительно была высококвалифицированным медицинским работникам и без консультации с врачом знала, какие медикаменты могут помочь захворавшему супругу. Синицына без звука выдала все, что нужно, зная, что подруга не подведет, и отпуск подлежащих строгому учету медикаментов «налево» навсегда останется их общей тайной.

Денег она, разумеется, не взяла, и вопросов задавать не стала, чему Алла Петровна была несказанно рада: объяснить, что творится с мужем, было бы трудновато даже лучшей подруге.

О том, что происходило с Сергеем Дмитриевичем, она почти не думала. Алла Петровна была цельной натурой и не мучилась сомнениями. Она обдумала все давным-давно, приняла решение и теперь неукоснительно следовала избранным курсом. Если этот курс приведет к гибели — что ж, они погибнут вместе, как и положено супругам, и думать тут больше не о чем. Нужно целенаправленно и энергично действовать, и все понемногу утрясется.

То, что она становится соучастницей преступления, ее не волновало: муж и жена — одна сатана. Эту поговорку явно придумал человек, очень близкий ей по духу. Алла Петровна всегда воспринимала семью как ячейку — не ячейку общества, как им долбили в школе и медучилище, а как стрелковую ячейку, в которой два человека держат бесконечную круговую оборону. Может быть, именно поэтому ее семья была крепка, и знакомые, которые когда-то с пеной у рта учили ее жить, убеждая в том, что ни один мужик не стоит того, чтобы из-за него гробить жизнь, отказывая себе в удовольствиях, постепенно заткнулись, а потом и начали завидовать — многие из них сменили к этому времени по несколько семей, кое-кто вообще остался на бобах, а в тех семьях, которые каким-то чудом все еще держались вместе, далеко не все было гладко.

Ради сохранения семьи она была готова на все, и ее семья держалась на плаву, как легкое, хорошо просмоленное, добротное суденышко, пробкой скакавшее по гребням страшных житейских волн, которые один за другим топили менее крепкие корабли. Вот только детей у нее не было — сперма Сергея Дмитриевича оказалась малоподвижной, почти мертвой, а заводить детей от кого-то другого ей и в голову не приходило.

Она не держала на мужа зла — все это давно отболело, этот вопрос тоже был обдуман, и по нему было принято окончательное и бесповоротное решение. Она не собиралась расставаться с мужем ни при каких обстоятельствах. Если ему нужна разрядка — пусть.

Пусть будут ремни, пощечины, ссадины, пусть выплеснет хотя бы часть накопившейся в нем агрессии на нее — она была согласна, тем более, что это оказалось неожиданно приятно.

Она поспешно отогнала эти мысли — заводиться сейчас не стоило, потому что впереди был еще один визит.

Алла Петровна познакомилась с Марфой Андроновной еще тогда, когда начинала работать в поликлинике.

Уже тогда баба Марфа, как она сама себя называла, была древней, хотя еще и очень крепкой старушенцией.

Она была наследственной травницей и шептухой, и по Москве ходили упорные слухи, что баба Марфа, хоть и не летает на помеле, но вещи порой творит с точки зрения науки просто невероятные. Доктор Шевцов, благодаря которому и произошло знакомство, с презрительной гримасой называл эти слухи реликтовым дерьмом, но к целительским способностям старухи относился вполне серьезно и, когда очередное флюорографическое обследование выявило в правом легком медсестры Шинкаревой подозрительное затемнение, без лишних разговоров едва ли не силком отвез насмерть перепуганную Аллу Петровну к бабе Марфе.

Старуха тогда вылечила Аллу Петровну за неделю.

От чего она ее лечила, так никто и не узнал, но при повторной флюорографии зловещее пятно исчезло, и с тех пор Алла Петровна свято уверовала в необыкновенные способности бабы Марфы и приложила все силы к тому, чтобы развить и укрепить полезное знакомство.

Старуха жила в одном из пригородных поселков, и ехать туда пришлось на электричке, так что Алла Петровна вернулась домой только к вечеру, усталая и голодная, как волчица, но с бутылкой темного, как торфяная жижа, отвара. Во время визита выяснилась одна неприятная подробность: за отваром теперь нужно было ездить ежедневно в течение, по меньшей мере, двух недель. Отвар, исцеляющий людей от хождения во сне, сказала баба Марфа, должен быть свежим, впрок его готовить нельзя. Еще баба Марфа посоветовала Алле Петровне походить в церковь, и не просто походить, а помолиться об отпущении грехов. Смотрела она при этом исподлобья, молодо и остро, и у Аллы Петровны опять возникло неприятное чувство, что старуха видит ее насквозь, словно она, Алла Петровна, сделана из оконного стекла.

В церковь она, конечно, не пошла: не наелся — не налижешься. Ее воспитали атеисткой, и, хотя она давно поняла, что мир далеко не так прост, как это пытались представить классики марксизма-ленинизма и всевозможные очкарики, для которых свет сошелся клином на протонах и электронах, переломить себя так и не смогла. Случайно попав в церковь, Алла Петровна всегда испытывала мучительную неловкость, не зная, как встать и куда повернуться, да и обряда крещения над ней никто не совершал, так что в церкви, по ее твердому убеждению, делать ей было нечего.

Шинкарев, весь день провалявшийся на диване перед телевизором, встретил жену радостно и немного испуганно: он решил, что Алла Петровна, поразмыслив, все-таки сочла за благо сбежать и бросить мужа наедине с его сумасшествием. За весь день он так и не удосужился побриться, глаза покраснели и нехорошо поблескивали, и теперь он был похож на самого настоящего маньяка. Правда, за время отсутствия жены. Сергей Дмитриевич нажарил здоровенную сковороду картошки. Жареная картошка была единственным блюдом, которое ему удавалось, причем удавалось отменно, и Алла Петровна почувствовала прилив нежности — не к блюду, конечно же, а к мужу. Все-таки проявил заботу, несмотря на свою хворь и одолевавшие его страхи.

Вдвоем они расправились с картошкой в считанные минуты, после чего Алла Петровна с деловитой сноровкой влила в Шинкарева большую кружку бабкиного отвара. Отвар был горький, и Шинкарев вертел носом, как маленький, но все-таки выпил, не дожидаясь, чтобы напомнили, от чего его пытаются излечить. Для верности Алла Петровна скормила ему порошок, принесенный от Синицыной: по вполне понятным причинам она сказала бабе Марфе далеко не все о болезни мужа, и опасалась, что одного отвара будет маловато.