Отражение удара

— Не по телефону.

— Ах, чтоб тебя… Ты где? Подъехать сможешь?

— Через полчаса буду.

— Ага, давай. Я спущусь.

Прежде, чем Сорокин положил трубку, Мещеряков успел расслышать отдаленный женский голос, который весьма категорично объяснял Сорокину, что тот сошел с ума, если думает, что его выпустят из дома. Несмотря на снедавшее его беспокойство. Мещеряков улыбнулся: наша служба и опасна, и трудна…

В этом плане Мещерякову было проще, чем Сорокину: жена опять была за границей, на этот раз в Вене, на каком-то очередном не то симпозиуме, не то коллоквиуме. Она так часто разъезжала по заграницам, что Мещеряков порой в шутку подумывал о том, что было бы неплохо завербовать ее для работы в разведке, а Забродов так и вовсе во всеуслышание заявлял, что жена Мещерякова не просто полковница, но и сама является полковником внешней разведки и именно по этой причине появляется дома раз в месяц на неделю. «Что вы ржете, дурачье? — раздраженным тоном спрашивал Забродов у благодарных слушателей. — Вы что думаете, она в нашей разведке служит? Держите карман шире!

Моссад, дорогие россияне! Приедет она домой, скачает из Мещерякова информацию, и обратно в Вену, а там уже друг-полковник Рабинович ждет-дожидается, шекели на баксы меняет, чтобы было чем заплатить ценному сотруднику…»

Да, Забродов, подумал полковник с невольной улыбкой. Вот и довел тебя твой язык до беды. Это же надо было додуматься: втолковывать писателю, что он написал дерьмовую книгу!

Он уже знал, в чем дело, из вчерашних утренних газет, и теперь, когда сидел за рулем своей машины, поджидая Сорокина, пахнущий свежей типографской краской экземпляр «Спецназа в локальных войнах» лежал у него под рукой. Мещеряков успел пролистать книгу и удивлялся только одному: как это Забродов не попытался забить ее в глотку этому писаке. Поперек, мать его… А уж если не попытался сразу, то потом наверняка плюнул и махнул рукой. Это же надо быть полным психом, чтобы предположить, что Забродов полночи сидел в гараже и поджидал писаку, чтобы свести счеты.

Мещеряков вздохнул: уж кто-кто, а он-то знал, что правда и правосудие порой имеют очень мало общего.

Упечь человека за решетку — плевое дело.

«Ни хрена у вас не выйдет, — решил Мещеряков. — В крайнем случае, я его действительно отобью и переправлю за бугор под надежным прикрытием. Вот только сам он вряд ли на это согласится. Он ведь у нас с придурью, блаженный. Выдернешь его из зоны, а он, вместо того, чтобы уехать и жить себе спокойненько в особнячке на берегу Ла-Манша, полезет выяснять, кто прав, кто виноват. Выяснит, свернет виноватому шею, и опять придется его выручать».

«И выручишь, — сказал он себе. — Он столько раз тебя выручал, что с ним до самой смерти не расплатиться. Служба службой, но с годами начинаешь понимать, что есть вещи поважнее очередных званий, орденов и даже государственных интересов. Тем более, что Илларион наверняка ни в чем не виноват, и все это — какое-то чудовищное недоразумение, грандиозная подстава, западня, в которую Забродова как-то угораздило свалиться».

Он снова посмотрел на часы, уже начиная раздражаться, но тут дверь подъезда хлопнула, и тут появился Сорокин. Он был одет по-домашнему, в растянутые спортивные шаровары и вязаную кофту без пуговиц, при взгляде на которую в памяти у Мещерякова всплыло полузнакомое слово «шлафрок». Слово это наверняка означало что-то другое, но удивительно подходило к этой темно-зеленой распашонке с поясом. Незавязанный пояс свободно болтался концами вниз, и под распахнувшейся кофтой виднелась затрапезная майка с динамовской эмблемой на груди. Мещеряков опустил глаза, ожидая увидеть домашние тапочки, но на ногах у Сорокина красовались остроносые черные полуботинки явно казенного образца с развязанными шнурками.

— Насилу вырвался, — признался Сорокин, поспешно ныряя в машину. Заводи, пока не спохватилась.

— Ушел с боем? — с усмешкой спросил Мещеряков, запуская двигатель.

— Что я, самоубийца? Она в туалет, а я за дверь. Вернусь, голову оторвет, — добавил он с тоской.

Мещеряков тронул машину с места и медленно поехал вдоль улицы ссориться с женой Сорокина ему не хотелось.

Сорокин сидел рядом, время от времени непроизвольно зевая и со скрипом потирая небритые щеки. Глаза у него были красные, как у кролика, и все время норовили закрыться.

— Где тебя носило? — поинтересовался Мещеряков. — Со вчерашнего дня дозваниваюсь.

— Один чудила где-то раздобыл пулемет, — зевая, сказал Сорокин, — и опробовал машинку на собственной семье. Потом сел в машину и дал тягу. Насилу нашли.

Представляешь, засел, зараза, в старом доте. Дот в чистом поле, и обстрел круговой. Пока мы его оттуда выковырили…

— Псих, — сказал Мещеряков.

— Да нет, просто белая горячка. Очухался — полосы на себе рвал, башку пытался о стену разбить. Детей у него двое было, и жену, как я понял, он любил… Водка нынче, брат, пошла такая, что не знаешь, где ты наутро проснешься — за решеткой или в морге.

Мещеряков крякнул.

— Ладно, полковник, — сказал Сорокин, — давай-ка ближе к делу, пока я прямо тут у тебя не заснул.

Да и жена нервничать будет. Она же не виновата, что муж у нее — мент.

— К делу так к делу. Ты майора Гранкина знаешь?

— Знаю. Грамотный мужик, хотя по виду не скажешь.

— Гра-а-амотный, это да… Чем он у тебя в последнее время занимался?

— Маньяка ловил, — проворчал Сорокин. — Завелась какая-то сволочь в районе Малой Гру…

Он осекся и вытаращился на Мещерякова так, словно у того вдруг вырос хобот. Сна не осталось ни в одном глазу.

— Это что же, — медленно проговорил он, — это он, значит, маньяка поймал?

— Не берусь утверждать. Ты про убийство Старкова слышал?

— Краем уха. У меня был этот пулеметчик, так что… Я с этим делом собирался завтра с утра ознакомиться.

— Так вот, главный подозреваемый — Забродов.

Точнее, единственный. Что-то у них там вышло с этим Старковым прямо на презентации, и в ту же ночь Старкова расстреляли… То есть, если не знать Забродова, то выглядит все, как на картинке, тем более, что живет он на Малой Грузинской, а значит, можно на него много чего повесить.

— Живет на Малой Грузинской, поссорился со Старковым и вообще ведет себя, как псих, — задумчиво подхватил Сорокин. — Одни его разговорчики чего стоят… Да, Гранкина можно понять.

— Удавить его надо, а не понять, — кровожадно заявил Мещеряков и опять полез за сигаретами.

Сорокин дал ему прикурить, закурил сам и задумчиво выпустил дым в лобовое стекло.

— Свихнувшийся спецназовец, — сказал он. — Да, весьма соблазнительная версия. А что там со Старковым?

— Да не знаю я, что там со Старковым! Книгу он написал… Вот, можешь ознакомиться.

Сорокин взял книгу и взглянул на обложку.

— Ого! — сказал он. — Название, как у научного труда. Я и не знал, что Старков был специалистом в этом вопросе.

— Угу, специалистом. Волосы дыбом встают, причем буквально с первой страницы. Не знаю, как Илларион попал на эту презентацию, но, как я понял, выдал он этому Старкову по первое число.

— А потом, значит, подстерег и убил. Да, не ожидал я от Гранкина… Вроде, грамотный мужик, из старой гвардии, не эти нынешние молокососы, которым лишь бы дело закрыть. Так он тебе не рассказывал, как дело было?

— Гранкин? Как же, дождешься… Держался, как пионер-герой на допросе.

— Хоть на это ума хватило. У тебя телефон есть?

Мещеряков протянул ему трубку и остановил машину: они отъехали от дома Сорокина уже достаточно далеко, чтобы не опасаться преследования разгневанной полковницы, а зря жечь бензин не хотелось.

Сорокин набрал номер, держа сигарету в углу рта и морщась от разъедавшего левый глаз дыма.

— Дежурный? Сорокин беспокоит. Да, да, взяли, все целы… Ну, ты что, сам не знаешь? Слушай, некогда мне с тобой трепаться. Что там по делу Старкова? У Гранкина? А Гранкин там? Да сам знаю, что воскресенье… Мало ли — а вдруг? Дело-то серьезное… Что — ясно? Кому это все ясно? Это вам с Гранкиным все ясно, а мне вот не ясно, а наоборот, очень даже облачно… Позвони-ка ему домой. Да, трубку не клади, я здесь, у аппарата подожду. Ага, давай.