Отражение удара

— Однако, — протянул Старков. Илларион заметил, что он борется с раздражением. «Ох, зря я это все затеял», — снова подумал он. От его внимания не укрылось то обстоятельство, что люди вокруг начали прислушиваться к разговору — некоторые с недоумением, а некоторые и с плохо скрытым злорадством. «Ох, зря. Кому это все нужно?»

— Простите, — сказал он. — Я сожалею, что затеял спор. Надпишите мне экземпляр, пожалуйста, и я пойду Патриарх детской литературы, в одиночестве двигавший по доске шашки, вдруг рассмеялся дробным старческим смехом и немедленно закашлялся. Пузатый Костенька принялся осторожно колотить мэтра по спине, косясь на Иллариона, как на полоумного. Старков заметно побледнел. «Черт меня все время за язык тянет, — с огорчением подумал Илларион. — Прав Мещеряков Язык мой — враг мой. Ох, что сейчас начнется…»

— Послушайте, — сквозь зубы сказал Старков, — не знаю, как вас…

— Забродив.

— Забродов… Никогда не слышал.

— Ну, еще бы.

— Ладно, неважно. Так вот, Забродов, усвойте раз и навсегда, что я не нуждаюсь в подачках. Я еще не выжил из ума… — Старков почти незаметно покосился на классика, который, забыв про свои шашки, внимательно прислушивался к их разговору, всем своим видим выражая глубочайшее удовлетворение. Илларион понял, что Старкову очень хочется добавить: «Как некоторые», но литератор сдержался. Впрочем, классик его, кажется, прекрасно понял, потому что немедленно отвесил иронический полупоклон. — Я не нуждаюсь в подачках, — повторил Старков. Классик оскорбительно вздернул кверху кустистые седые брови, но никто, кроме Иллариона, этого не заметил. — И не потерплю публичных оскорблений.

— Я ведь сразу сказал, что не хочу обсуждать эту тему, — напомнил Илларион.

— А я хочу!

— Тогда чем вы недовольны?

— Тем, что вы, кажется, решили, что можете учить меня, как писать книги.

— Отнюдь. Я только хотел напомнить вам, что прилагательное «документальный» происходит от существительного «документ». Вы запутались в терминологии сами и пытаетесь запутать сто тысяч читателей… это при условии, что каждый экземпляр вашего опуса прочтет только один.

— Чушь и ерунда. Читателю все равно. Он хочет, чтобы ему за его деньги щекотали нервы и утоляли сенсорный голод. — Старков явно почувствовал под ногами твердую почву и даже снисходительно улыбнулся с видом мудреца, вынужденного втолковывать прописные истины деревенскому простофиле. Помните, что говорил один из деятелей шоу-бизнеса: пипл все схавает.

— Бесспорно, — согласился Илларион. — Еще раз простите. Просто меня никто не предупредил, что вы ушли из литературы и записались в пушкари. Я помню время, когда вы рассуждали иначе. «Писатели, художники, музыканты, артисты всех мастей — это пехота, которая идет вперед, не считая потерь, расчищая путь тому, кто придет на поле боя с плугом и вырастит хлеб на ее костях…» Я не поручусь за точность цитаты, но смысл был примерно такой.

— Выспренняя чепуха, — проворчал заметно смущенный Старков.

— Ваши слова. Точнее, одного из ваших персонажей. Но если они вас не устраивают, я могу выразиться по-другому, более доступно. Каждый жулик, впервые замышляя мошенничество, полагает себя умнее всех и уверен, что никто не схватит его за руку.

В наступившей тишине раздались редкие одинокие аплодисменты. Классик с треском бил в ладоши, истово кивая лысой головой, похожей на темное яйцо. Толстый Костенька, склонившись к его волосатому уху, что-то быстро зашептал, одновременно придвигая к старику доску с шашками.

— Подите к дьяволу! — громогласно заявил ему старец. — Я хочу послушать! В кои-то веки…

— Вы хотите сказать, что я жулик? — севшим от ярости голосом спросил Старков.

— Я хочу сказать, что ложь остается ложью, клевета — клеветой, а халтура — халтурой, сколько бы за нее ни платили и сколько бы человек этим ни занималось. Вот вам мнение читателя, можете записать в блокнот и перечитывать перед сном. Поверьте, вам это не повредит. Еще раз извините. До свидания.

Он повернулся и пошел к выходу под одинокие рукоплескания классика. «Идиот, — думал он. — Меня совершенно нельзя выпускать в высший свет, я там зверею. Повело кота за салом… Нашел, где резать правду-матку, да еще такими ломтями…»

Краем глаза он заметил, что молодые люди с карточками представителей прессы на лацканах крадутся за ним по пятам. Лица у лих были, как у почуявших дичь борзых. Илларион ускорил шаг. Только этого не хватало…

В зале с игральными автоматами его грубо схватили за плечо. Илларион обернулся. Конечно же, это был Старков. «Любопытное зрелище, — подумал Забродов. — Литератор в ярости. Поделом тебе, Варвара, поделом…»

— Уберите руку, — тихо сказал он. — Вы пьяны.

Не я затеял эту ссору. Вам хотелось критики, вы ее получили. Чего вам еще?

— А вот этого! — сказал Старков и замахнулся кулаком.

Илларион поймал запястье, остановив удар на полпути. Некоторое время оба стояли неподвижно, глядя друг другу в глаза, потом Старков обмяк, плечи повисли.

Илларион выпустил руку, и литератор ушел к гостям, сутулясь и потирая запястье. Илларион проводил его взглядом, испытывая сильную неловкость. Он все-таки влез со своим уставом в чужой монастырь, и закончилось это, как и следовало ожидать, весьма печально.

— Буквально несколько слов, — раздалось вдруг у него над ухом, и его опять схватили за рукав.

— Каково ваше мнение о книге Старкова? — послышалось с другой стороны.

Илларион посмотрел сначала направо, потом налево.

Молодые люди с карточками на лацканах сейчас были как две капли воды похожи на сотрудников контрразведки, которым удалось, наконец, изловить шпиона: они стояли по обе стороны, держа Иллариона за локти и наставив на него диктофоны, как пистолеты.

— Рукава отпустите, — попросил Илларион.

— Только после эксклюзивного интервью, — сказал один из молодых людей, цепляясь за Забродова, как клещ, и придвигая диктофон к самому его лицу.

— Перетопчешься, — осадил его второй. — Нас здесь двое, какой тебе эксклюзив?

Илларион двинул локтями, высвобождаясь. Он немного не рассчитал, и проклятый смокинг все-таки лопнул под мышками.

— Грубо, — сказал один из молодых людей, сидя на полу.

— С представителями свободной прессы так не обращаются, — поддержал его второй, выбираясь из-под «однорукого бандита».

— Мне очень жаль, — сказал Илларион, жестом успокоил подскочившего охранника и вышел.

Ему действительно было очень жаль.

Вернувшись в зал, литератор Игорь Старков осторожно огляделся, пытаясь на глаз определить, как обстоят дела. В душе у него все бурлило от только что пережитого унижения, и расхожая фраза, гласившая, что художника обидеть может каждый, сейчас казалась невыносимо глупой. Настоящего художника не может обидеть никто. Точно так же, как никто не может обидеть настоящего мужчину, не рискуя схлопотать по физиономии. А он даже не смог дать в морду этому никому не известному Забродову после того, как тот играючи вытер о него ноги. Хорошо хоть, что никто не видел этого позорища… Там, правда, были оба борзописца, которых он, дурак, сам же сюда и пригласил, но это ерунда. Кто им поверит, в конце концов…

Праздник был безнадежно испорчен. Все старательно делали вид, что веселятся, и даже чертов старый мухомор, сделавший себе имя на детских стишках в ту пору, когда о таких вещах, как конкуренция и конъюнктура, никто и слыхом не слыхивал, опять играл сам с собой в шашки. Тоже мне, борец за правду, хлопальщик в ладоши… Небось, в свое время за такие слова накатал бы на этого Забродова такую телегу, что тот потом лет двадцать рассуждал бы о литературе перед белыми медведями. А сам бы в это время сидел в пяти-комнатной квартире и вместе с другими верноподданными писаками сочинял сказки для дураков: надо, мол, сеять разумное, доброе и вечное, а ужин отдай… ну, кому-нибудь.

А также завтрак и обед. За идею ведь ничего не жалко…

Пехота, подумал он, стараясь не замечать косых осторожных взглядов, которые, как раскаленные стрелы, вонзались в него со всех сторон, терзая остатки самолюбия. Драная, битая-перебитая пехота, которая прет вперед, не считая потерь. Отряд не заметил потери бойца…