Страница 9 из 223
Чтоб вам всем, сердито думаю, таращась на розовый диск, почти поднявшийся из ракитовых макушек. Хочется под одеяло, в сухость и тепло; домой хочется. Какая специализация? Какие способности? Взглядом булыжники передвигать? Или двуручником разгонять монстров? Что-то не похоже, чтобы за ночь я обросла мышцами и заблондинилась, как атлетические красотки от Бориса Вальехи. Я вдруг представляю свои телеса, активно выпирающие из бронелифчика и бронестрингов и, не сдержавшись, давлюсь смешком. Спохватившись, кидаю виноватый взгляд на ведунью. Та, словно не замечая моего неприличного поведения, глядит на солнце, и ветер слегка шевелит её чёлку. Мне становится стыдно от собственной несерьёзности. Только-только встретился человек, готовый объяснить, помочь, пусть даже и на условиях какого-то гипотетического тестирования — а я тут дурака валяю! Распрямив спину, делаю глубокий вдох, выдох, и стараюсь освободить голову от посторонних мыслей, как на курсах йоги, лет пять тому назад, на которых отсидела три занятия и позорно сбежала, лишь только дело дошло до асан. Расслабляться мне нравилось больше, чем заниматься.
Состояния парения достичь не удаётся, впасть в транс тоже. Легко сказать: успокойся, когда посторонние мысли сами лезут в голову! Исхитрившись, я просто стараюсь придать лицу благообразно-спокойное выражение, скопировав ту же Галу. В какой-то момент, поддавшись настрою, даже закрываю глаза. Удавалось же мне во времена хронического недосыпа так отгораживаться от мира, что ни шум стиральной машинки, ни телевизор не мешали минут на двадцать полностью отключиться и упасть в сон? Так то было дома… Дома!
— Опять отвлекаешься, — с досадой говорит Гала. — Нет, глаз не открывай. Попробуем по-другому. Переключись полностью на звуки вокруг, только звуки. Воспринимай каждый, даже самый отдалённый, пытайся как бы приблизить к себе. Давай!
А что такого особенного услышишь на лугу?
— Описывай, подробно, — требует Гала.
— Ну… Деревья шумят. Птицы щёлкают. Лягушка голос подала. Нора через кусты ломится, там зверушка какая-то пищит… нет, уже не пищит. Собаки вдалеке брешут. Вода плещет.
Пауза.
— Всё?
— А что ещё? Жук какой-то пролетел. — Открываю глаза. — Дрыхнут все без задних ног, в такую-то рань, кого я должна ещё услышать?
— Ничего постороннего, необычного?
— Нет! — огрызаюсь. Лучше бы она попросила к запахам прислушаться, их тут полно: и травы скошенной где-то невдалеке, и влажной глины, и дымков, тянущих со стороны города — между прочем, хлебом пахнет, а есть-то хочется… Но принюхиваться задания не поступало.
— Хорошо, идём дальше. Снова прикрой глаза и мысленно позови свою Нору. Нет, глаз не открывай! Просто мысленно скомандуй: «Ко мне!» И старайся уловить ответную волну.
Я честно пытаюсь. Хотя своенравный и набалованный собакин и в обычное-то время команды понимала только, когда хотела что-то получить взамен, а уж, увлекшись погонями за луговыми зверушками, в гробу видала всю это дрессуру, устную или мысленную. Ведунье просто был неведом характер лабрадоров, которые и до старости ведут себя, как щенки.
— Н-да, — итожит Гала. — И здесь по нулям. Что ж, цепляй животину на поводок, пока она всех мышей в округе не напугала своей добротой. Здесь у нас всё.
Кто-кто, а Норка явно недовольна тем, что пора идти. С кем уж она успела подружиться — не знаю, но то и дело оглядывалась на прибрежные кусты, словно оттуда ей вслед махали платочками. Наверняка или ёжика нашла, или выдру встретила.
— В город ещё рано, — бормочет Гала. — Слободки только просыпаются, лавки закрыты. Сейчас чайку попьём, чуток поговорим, а часа через два к оружейникам заглянем.
— Искать того гада? — спрашиваю кровожадно. Ведунья непонимающе вздёргивает бровь. — Который девочке плохой доспех подсунул! Ты ж обещала его по стене размазать!
— А, вот ты про кого. Куда он денется, найду… Нет, это мы тебя, голуба, ещё по одному параметру протестируем: чем ты владеть сумеешь, мечом, ножом или какой ещё железкой. Вчера у тебя вроде неплохо получилось, по рассказам мужичков-то. Сымпровизировала с прутом или опыт какой имелся?
Я спотыкаюсь на ровном месте.
— Гала! Даже не вздумай! Какой меч? Да я покалечусь сразу же, и это будет на твоей совести, так и знай!
— Покалечишься — не страшно, вылечу, — рассеяно отвечает та. И спохватывается. — Постой-ка! Что, так плохо? Совсем ничем не владеешь? А как же тебя угораздило раптора кокнуть?
И приходится мне рассказывать обо всём в подробностях. Я выкладываю и про нелепую схватку, которая для меня закончилась благополучно только по случайности, и про то, как позорно бежала от зверя, и лишь сходство девичьего голоска с голосом моей дочки заставило повернуть назад, и про железный прут из чужой ограды, и, наконец, про то, как вообще сюда попала. А потом повторяю то же самое, только в хронологическом порядке.
За это время мы успеваем вернуться в дом и осесть на кухне. Гала уже поставила на плиту чайник, положила Норе какой-то кашки, выставила из массивного буфета на стол большие керамические кружки и несколько баночек с мёдом — судя по цвету, разного вида. Низкий стол придвинут к большому угловому дивану, устланному пёстрыми лоскутными ковриками, и то, что столешница почти вровень с диваном — удобно; и то, что от плиты и уходящей в стену небольшой печи-голландки веет теплом и покоем — хорошо, правильно, по-домашнему. А полки на Галиной кухне не только с посудой, есть среди них и книжные, подальше от печного угла. С такой кухни и уходить не хочется, и необходимость в других комнатах отпадает, если только ты не одна живёшь…
Гала была одна. Одинокая женщина всегда почувствует такую же.
Утро наступает окончательно, и хозяйка, поморщившись от слишком яркого света, приспускает штору на окне. Я давно скинула и плед, и ветровку, но Гала так и остаётся в свитере. Люди подобной конституции часто зябнут. А скорее всего, ей просто неможилось: и тени под глазами обозначились, и то и дело потирала висок, как от головной боли. Ничего удивительного: полночи провозилась с раненой девочкой, а потом, должно быть, сразу же взялась за меня. Было у неё хоть немного времени, чтобы поспать?
Она расспрашивает обо мне, о семье, о работе, о том, что мне нравится, и от чего стараюсь отвертеться, какими были обстоятельства моего рождения и рождения дочек, живы ли родители… Выпытывает моё настоящее имя, хмыкает. Заваривает и, наконец, разливает душистый травяной чай. Суёт мне кружку под нос.
— Определи состав.
— Душица, — тотчас отвечаю. А что гадать-то, я же видела, какие травки с пучков, развешанных вдоль печки, она отщипывает. — Мелисса, лимонник. — Принюхиваюсь. — Зверобой, немного багульника, календула, шалфей. И какая-то ягода чувствуется.
— Ягоду и не узнаешь, она местная. Молодец. Хоть в чём-то молодец.
— И о чём это говорит? — я заедаю обидное «хоть в чём-то» ложечкой мёда. — Мёд каштановый?
— Он и есть. — Гала наклоняет над своей розеткой банку, через край неспешно переваливается тягучая душистая струя. Я уже напробовалась, до сих пор во рту ощущается лёгкая терпкость со специфической горчинкой. Из-за неё каштановый мёд не все любят, а вот мне он по душе. — Говорит лишь о том, что со временем из тебя может получиться неплохая травница. — Она подхватывает остатнюю каплю чайной ложкой, завинчивает крышку на банке. — Неплохой способ заработать себе на кусочек хлеба с маслом, но и только. Подойдёт как запасной вариант. А мы ищем нечто большее. — Со вкусом отхлебывает из своей чашки.
— И? — тороплю я.
Красиво изогнув бровь, она не спеша облизывает ложку. Вздыхает.
— И пока не находим. Предварительные результаты не очень-то радуют. Вот смотри, — Гала отставляет чай, загибает палец: — Насчёт того, что вчера тебя амазонкой называли, не обольщайся. Люди любят привычные ярлыки вешать. Увидели тебя с копьём — всё, амазонка. Им и невдомёк, что материнский инстинкт сработал: ты дитя спасала, любая мать в таком состоянии врага на части порвёт. А вот если предложат тебе: ещё раз на раптора сходишь? Добровольно, прямо сейчас? Вооружат как следует, хоть пикой, хоть мечом, кольчугу выделят ни чета вчерашней, может, и помощника дадут — и скажут: зарубишь ящера в капусту — и прямой наводкой топай к себе, на Землю! Пойдёшь?