Страница 6 из 223
Только этого не хватало, думаю я в смятении. Только этого не хватало. Только этого… Меня явно клинит.
Это не кадр из Спилберга. Это не голограмма. Это встающий на дыбы, задирающий к небу башку и рычащий ящер. Отчётливо видно, как дёргается проступающая сквозь белёсое чешуйчатое горло трахея, судорожно хватают воздух передние трёхпалые ручки… вернее, конечности. Хрустит случайно попавшее под удар хвоста тоненькое деревце, кем-то некстати высаженное перед палисадником.
Он ОЧЕНЬ большой, в два человеческих роста. И разъярённый. Никому не понравится, когда острая штука больно кусает в бедро. Пригнувшись, он ныряет головой вперёд, словно курица, клюющая корм, и резко выпрямляется с ухваченной поперёк туловища девочкой. Её черёд кричать от боли.
Я отмираю и бросаюсь прочь.
До сих пор стыдно за тот момент, но что было, то было. Ноги сами уносили меня от ужасного места, а в голове стучало: бежать, пока меня не увидели! Не знаю, успела бы я скрыться, может, ящер утихомирился бы, может, счёл бы добычу мелковатой и ринулся бы на поиски жратвы посущественнее, но только перехватил меня отчаянный вопль.
— Ма-а-а! Мамочка! — И я узнала Сонькин голос.
Этого не может быть. От ужаса я выпускаю из рук поводок. Соня? Без раздумий кидаюсь обратно, на ходу поудобнее перехватывая копьецо. Держись, детка, только держись! Мама здесь! И надо бы вспомнить, что дочке здесь делать нечего, она дома, с Машкой. Но сейчас за меня думают бегущие ноги и извечный материнский инстинкт.
— Ма-а-а!..
Крик обрывается с булькающим звуком, и я готова завыть в ответ. Не смей, доча! А ты, сволочь бешеная, отпусти её!
Как кстати он сейчас поворачивается ко мне боком…
Ухватив покрепче прут обеими руками, я с размаху втыкаю его в пятнистое брюхо. Некогда мне думать, что оно там ближе — сердце, печёнка… Велоцераптор вздымается и орёт дурным голосом, железяка, что с моей нехилой подачи увязла глубоко и прочно, выдёргивается из рук и уносится вверх. Мимо меня летит и впечатывается в тротуар изломанное тело.
Мелькает слева белая тень. Это Нора, мой верный собакин, повисла на боку у ящера и тот отщёлкивается зубами, но пока не достаёт. С копьём, бесполезно торчащем в брюхе, он похож на недоколотую бабочку, сбежавшую от энтомолога. Доколоть! Немедленно! И я, отскочив для разбега на несколько шагов, врезаюсь затем что есть мочи в толстую заднюю лапу: всем телом, всем своими лишними килограммами, из-за которых полжизни мучилась и что сейчас так пригодились. Инерция плюс масса — это мощно.
Потому что — может, ты и хищник в две тонны живого веса, но ежели ты прямоходящий и в бедре у тебя арбалетный болт, а в животе копьё, и при этом в коленку летит со всей дури крепкая баба… Тут тебе и оступиться. Хотя бы от неожиданности.
Как я успела отскочить, и он меня не раздавил?
Как получилась, что копьё не по касательной к земле пошло, а уткнулось торчком, и дурак ящер навалился на него, насаживая сам себя? Не спрашивайте. Я не отвечу. Так вышло.
Помню только: схватила девочку под плечи, Нора с другой стороны вцепилась в кольчужный рукав и мы еле-еле успели оттащить её. Хищная пасть лязгнула за нами в пустоту.
…Он ещё пытается подняться, как-то перекосившись, и даже делает несколько шатких шагов в нашу сторону, а затем рушится набок. Мечется меж зубов и замирает, высунувшись, сизый язык, сучат передние лапы, вспарывая воздух когтями, злобой прожигают ядовито-жёлтые глаза с вертикальными зрачками, которые в один момент вдруг сжимаются в булавочную головку — и стремительно расширяются.
Мир на какой-то миг исчезает: остаётся гудёж в голове и мокрый тёплый язык, облизывающий мне щёки. Обнимаю Нору за шею и чувствую, что вот-вот разрыдаюсь…
Где-то тут осталась девочка, торопливо вмешивается внутренний голос. Успеешь ещё нарыдаться, с ребёнком-то что? Судорожно оглядевшись, обнаруживаю её совсем рядом, неподвижную сломанную куклу. Осторожно переворачиваю на спину. Страшно даже браться за кожанку в липких тёплых подтёках. Конечно, это не Сонька, совсем не она: и немного постарше, и светленькая. Неважно. Она тоже чья-то дочка. Главное — что ещё дышит, вот что удивительно. Грудь, живот представляют собой окровавленное месиво из клочьев жёсткой кожи в заклёпках, разорванной проволоки…
— В доспехе дева, — басит за спиной мужской голос. — Эй, там, парни, одеяла волоките, плащи! К Галине донесём, авось, успеем.
Их за моей спиной человек шесть, здоровых, крепких. Пусть не косая сажень в плечах, но если бы, если бы чуть раньше появились…
— Вы где были? — ору, вскакивая на ноги, откуда только силы взялись! — Вон вас сколько, лбов, вы бы этого гада, блин, по стене размазали! Почему ни одна сволочь не вышла, пока я тут как нищая, к вам стучалась? Попрятались, сукины дети?
Ух, как я ору! А тут ещё Нора, поняв, что хозяйка ругается, решает добавить и взрыкивает как следует. Ещё немного, и я бы, выдернув копьецо из поверженной тушки, пошла бы добивать этих трусов, но останавливает меня то, что они как овцы мнутся, жмутся и только что не бебекают. Жалкое зрелище, таких не бьют.
— Не гневайтесь, сударыня, — выдавливает, наконец, один, росточком и статью с борца-тяжеловеса. — Не положено нам, ежели новенький явится, с им встречаться, Мир не велит. Кто, значицца, новоприбывший, тот свой квест получай и иди до него. Пока первый квест не выполнен, значицца, никто не смей появляться, чтобы иф… ин… ин-фор-ма-ци-и лишней не просочилося…
— …значицца, — язвительно подхватываю. — И что мне с вами делать, дивные вы мои? Какой смерти предать? Ноги поотрывать, коль они у вас такие нерезвые?
Последнее предлагаю просто со зла. Но мужики валятся на коленки, словно они у них уже подрублены. И тут набегают со всех сторон бабы в каких-то допотопных платьях, что подолами тротуары обметают, в чепцах, платках, повязках… У меня рябит в глазах.
— Прости, прости их, дураков, сударыня амазонка, — причитывают, — не со зла ведь, а по скудоумию! Прости! — А сами пытаются бюстами загородить своих благоверных, прямо таки живую стену выстраивают. Я даже морщусь.
— Бабы, вы сбрендили, что ли? Ребёнка надо срочно в больницу, а вы мне концерт устраиваете! Цыц, я кому сказала! Ну-ка быстро, организуйте «Скорую»!
— Счас мы её к Галине, Галина тут, рядом, — суетятся они. Шпыняют мужиков, раздают ценные указания, отправляют кого за какой-то дверью, кого за тем, что подстелить… А мне резко плохеет. Вот хлопнусь в обморок — и капец, потеряется Нора и дорогу домой не найдёт. Поспешно наматываю на руку поводок.
— А и вам, сударыня амазонка, к Гале нашей показаться бы… — встревает одна из баб. — Вон аж посинели все…
— Пошли вон, — гоню сквозь зубы и отхожу в сторону, стараясь дышать поглубже. Прислоняюсь к ближайшему забору, авось не рухнет подо мной. И тут мой взгляд, бесцельно блуждающий по округе, цепляется за тушу мёртвого ящера.
Вот кто меня просил смотреть?
Если кто скажет, что ящеры холоднокровные, не верьте. Громадная лужища крови под моим зверем всё ещё дымится. Она парит, как оттаявшая весенняя грядка под солнцем, и даже отсюда я чувствую вонь, как…
…как от жареной скумбрии.
Тут же у забора меня сгибает пополам, потом ещё раз. Пока, наконец, эти лопухи, что суетятся неподалёку, не догадываются оттащить меня подальше от нехорошего места. Кто-то сердобольный приносит в ковше воды — подозреваю, колодезной, уж очень холодна, зубы ломит, меня отпаивают, отмывают и затем докладывают, что к «переносу ранетых» всё готово. Оказывается, за неимением носилок мужики сняли с какого-то сарая дверь, набросали сверху одеял и сейчас осторожно перекладывают на них девочку-арбалетчицу. Действуют слажено; по-видимому, не впервой. Правильно, что на жёстком, вдруг позвоночник повреждён или рёбра. Это ведь даже не с пятого этажа упасть, это ребёнка натурально жрали! Там, наверное, всё в кашу…
— А не бойсь, сударыня, — словно прочитав мои мысли, участливо встревает один из мордоворотов. — Наша Гала, бывалоча, по косточкам человека складывала, глядишь, и этой деве повезёт. Ничо, отобьет её у безносой. Ты-то как, сама дойдёшь? А то доставим, смотри…