Страница 20 из 223
— Хороший из тебя проводник, — непонятно говорит Гала. Кладёт ладонь мне на лоб. — Слушай внимательно. Сейчас всё пройдёт. Ты выйдешь — и забудешь боль, и саму процедуру тоже забудешь, иначе будет перегруз, потому что регенерация — это пока не твой уровень. Вспомнишь, когда будешь готова к восприятию. Всё. Смотри-ка на камень.
Королевский рубин покрывается сетью трещин, дымится — и рассыпается.
— Одноразовый… Иди, что ли, отмойся, — ведунья подталкивает меня к двери в соседнее помещение. — Там душевая и ванная, полотенце есть большое, в него и завернись, а то от рубахи твоей разит, как… — Я оборачиваюсь и успеваю заметить на её лице странное выражение: то ли досаду, то ли горечь. — Что смотришь?
— Не поняла, — пытаюсь стряхнуть странное оцепенение. В голове словно паучки ткут паутину, шустренько накидывая сеть на события, только что произошедшие. — А что ты до этого сказала?
— Молодец, сказала. Не каждый новичок так справится, да ещё в свой первый день. Пять тебе, Ванесса. Иди, мойся, да воду погорячее сделай, а то посинела вся, не хуже пациентки моей.
…— И что теперь? — спрашиваю позже, пытаясь из предложенных вещей выбрать хоть что-то по себе. Рубашку так и пришлось выбросить. Мало того, что следы от слизи сохраняли стойкое амбре, они ещё и ткань разъели кое-где до дыр. В общем, я согласна была возвращаться «домой» в чём угодно, хоть в полотенце, лишь бы не в испорченной одёжке.
— Теперь только ждать, — отвечает Гала. — Это тебе не кино, где после живой воды встал и пошёл. Будут сращиваться ткани, нарастать мышцы, восстанавливаться внутренние органы. Не один день пройдёт. Зато жива. Думаю, когда тело более-менее в порядок придёт, к нему и душа подтянется… Да что ты возишься, возьми вот это, — она выдёргивает из груды тряпок широкую тунику свободного покроя. — Ещё с тех времён, когда я поздоровее была. На мне она как балахон болталась, а тебе в облипочку сядет.
— Ой, Гала… — только и говорю. Туника — крупной вязки, ажурная, в дырочку. И как я в этом пойду? Особенно мимо всяких торговцев и караванщиков восточной национальности, охочих до женского полного тела?
Хозяйка только руками разводит. Сжалившись, дополняет гардероб топом… подозреваю, для неё великоватым, моя же замечательная грудь прикрывается им только наполовину, пупок же вообще торчит наружу, как у тинейджера. Только пирсинга не хватает.
— Нет, конечно, могу и дерюжку твою из мусорки вытащить, — замечает. Я поспешно натягиваю и тунику. В конце концов, две полупрозрачные одёжки лучше одной. И правда, туника в облипочку, хоть и доходит почти до колен. И… ужасно неприлично я выгляжу.
— Однако, — только и говорит хозяйка. — Голуба, а тебе идут такие вещички! Бросила бы ты свои размахайки, носила бы обтягивающее. Шикарно выглядишь!
Я верчусь перед небольшим зеркалом в приёмной и досадую, что нет паранджи. Сейчас начнут таращиться все, кому не лень.
— Так я завтра загляну? — сконфуженно уточняю. — Проверить, как и что…
— Вечером приходи, после шести-семи. Думаю, к тому времени освободишься. Готова на выход? Ну-ка, постой, задам тебе направление, чтобы не заблудилась. — Она заглядывает мне в глаза как-то по-особенному. На миг, только на миг я слепну и глохну. Трясу головой — и моментально отпускает. — Теперь сама до Васюты доберёшься, без провожатых.
И снова, как вчера, я на незнакомых улицах одна, даже без Норы. Но страха нет. Я лавирую между прохожими, как лихач на трассе, молчу на комплименты или огрызаюсь на непристойные предложения, сворачиваю в нужных местах; в общем, иду по заданному Галой маршруту как по ниточке.
И никак не могу вспомнить, а что же было после того, как я вытащила рубин из мёртвой пасти?.. Вытащила. Протёрла. Потом в памяти — провал. Скоблюсь и моюсь, как могу, с мочалкой, с мылом, а Гала ищет, во что бы меня одеть. Она даже побрызгала меня какими-то духами, пока не удостоверилась, что мерзкий запах сошёл с рук без следа.
И ещё о чём-то мы говорили…
Вроде бы, она сказала, что девочке лучше. Да, именно так. И мы договорились встретиться завтра.
Зажигались на кромках тротуаров фонари, сгущая первые сумерки. С Васютиного двора навстречу метнулись два собачьих силуэта, светлый и тёмный. Нора, конечно, выплясывала, Хорс, как мужчина, подошёл сдержано, крутнул хвостом. Я с удовольствием чешу Норе спину, наклонившись, целую в тёплую переносицу. Выпрямляюсь — и чувствую, как ведёт меня на сторону. Что-то голова закружилась.
Надо срочно присесть, хотя бы на крылечко. Я просто устала.
В коленку тычется мокрый собачий нос. Хорс выжидательно смотрит. Пригибает здоровую башку, подставляет холку: чеши, мол.
— Ах ты, бабник, — говорю. Конечно, не отказываю в ласке. Пёс подставляет то бок, то спину, то суётся мордой в ладонь Шерсть у него жёсткая, как проволока, такую только конским скребком вычёсывать, простой гребень сломается.
За спиной чуть слышно скрипит, открываясь, дверь, половицы отзываются на шаги выходящего. Обернуться не могу — занята. Да и сторож мой не отвлекается, значит, тот, кто у меня за спиной, ему не кажется опасным.
— И это боевой пёс, — гудит с укоризной Васюта. — За ласку продался! Что ж ты хозяина позоришь?
Хорс смотрит с обидой, исподлобья.
— Не слушай его, — говорю, не прекращая чесать тёплый бок. — Он просто завидует.
Притягиваю к себе громадную башку и целую в переносицу, как и Нору. И вдруг глаза у него становятся… лукавые-лукавые. Через моё плечо он бросает взгляд на хозяина, на физиономии явно проступает: что, съел?
Бабник. Как есть — бабник.
— Прибью, — беззлобно отзывается Васюта. — Мало на цепи сидел?
Хорс, осаживаясь на хвост, чешет задней лапой за ухом — видал он эту цепь! — и с достоинством отбывает в будку. Вздохнув, кое-как поднимаюсь со ступенек. Спину, как обычно к вечеру, ломит, поэтому нечего на семи ветрах рассиживаться, прострел зарабатывать. Да и с нанимателем надо поговорить, негоже к нему спиной-то сидеть всё время, обидится.
Едва я ставлю ногу на первую ступеньку, Васюта, недолго думая, перегораживает мне дорогу. Рукой упёрся в столбик, что крышу подпирает, и мне мимо него — ни туда, ни сюда.
— И к чему ты так вырядилась? — говорит строго. — Лучше бы сразу рыбацкую сеть нацепила, все было бы видно. А так — угадывай, что там у тебя. Где рубаха-то?
Я стою на нижней ступеньке, он — наверху и возвышается надо мной, как гора. И кажется ещё больше, чем при знакомстве.
— У Галы рубаха, — отвечаю, чувствуя себя маленькой девочкой перед воспитателем. Даже голос становится тоньше. — Испачкалась совсем. Что в доме на меня сыскалось, то и надела. Пропусти, пожалуйста.
Он качает головой и даже не думает посторониться.
— Стыдобищща какая! Ладно, у тебя ума ещё нет, ты местных нравов не знаешь, а Гала о чём думала?
— Васюта, — не выдерживаю, — ты слепой, что ли? В мой размерчик две таких Галы войдут, а то и три. Хоть что-то нашлось, и то хорошо.
Он мягчеет.
— Ладно, найдётся и у меня для тебя что-нито на смену; иди, в укладке поищи. Только не здесь, пройди там. — Кивает на отдельный вход в кухню. — Нечего тебе в зале делать.
До меня, наконец, доходит: это он так своеобразно обо мне заботится.
— Нужна-то я твоим посетителям? Им девок подавай, молодых да стройных…
— Много ты знаешь, кого им подавать! Добром прошу, обойди!
А насупился! А руки скрестил на груди — так сразу в два раза шире стал! Честно говоря, даже захотелось попробовать ради озорства проскочить мимо, но воображение тотчас услужливо нарисовало картину перехвата за шкирку, как котёнка. Конечно, до такого позора не дойдёт, но нечего гусей дразнить, то есть, хозяина. Он тут главный, ему видней. Да мне какая разница, с какого крыльца заходить, лишь бы к себе попасть! Послушно заворачиваю. И чувствительной к вечеру спиной так и ощущаю Васютин взгляд.
В кухне царит аромат жареного мяса. На вертеле в очаге томится баранья тушка, срываются с прожаренных боков капли жира, падают на уголья, шипят. Янек, весь взмокший, спрыскивает жаркое из ковшика, оглядывается на меня укоризненно. Мол, работница, тоже мне… шатается неизвестно где.