Страница 166 из 223
Мы идём по цветастой мозаичной плитке, и в мелькающих мимо зеркальных окнах скользит параллельно с нами довольно-таки красивая пара. Отмечаю с удовольствием, что не такая уж я маленькая, просто Ник — высокий, намного выше многих прогуливающихся со своими дамами джентльменов. Набережная становится всё оживлённее, и уже в туалетах фланирующей публики можно заметить значительную вольность по отношению к историческим деталям. Должно быть, именно из-за постоянно играющего солнца в нарядах преобладает стиль, похожий на модерн двадцатых годов двадцатого века, от тех девушек, которые играют в джазах и любят погорячее. Тут костюмы и платья с перьями и заниженной талией, нити жемчугов, небрежно болтающиеся ниже пупка, крошечные шляпки, кокетливо сдвинутые набок… Я чувствую, что краснею. Мне крайне не хватает шляпки.
Словно в ответ на моё смущение Николас небрежно приглаживает пятернёй шевелюру, на которую тут же яростно накидывается ветер. Ник прекрасно себя чувствует без головного убора. И похоже, что даже сейчас он подпитывается энергией, тянет к себе отовсюду понемногу. Но уже не от воды — от неё мы отдалились, а зачёрпывает слегка, словно горстью, из клумб с гортензиями, из цветов магнолий, величиной с тарелку, касается струй декоративных фонтанчиков. Я вижу это по тончайшим призрачным нитям, знакомым мне по зарядке от лунного света. И вдруг я настораживаюсь.
Он проходит мимо стайки щебечущих дамочек — и, шевельнув бровью, словно сдёргивает с этой группы вуаль. Такую же дымку снимает с обоих стрелков из открытого тира, которые, судя по покрасневшим глазам и по стопкам измочаленных бумажных мишеней, усеявших барьер, давно и безуспешно пытаются переплюнуть друг друга в меткости; с мамаши, читающей нотацию великовозрастному сынку и с самого детины, жадным взором провожающего каждую пару хорошеньких стройных ног.
— Ты всё-таки берёшь от людей, — севшим голосом говорю.
Ник кивает.
— Но не совсем так, как ты подумала. Это не вампиризм, это… если можешь представить — впустую растраченное время. Сила, изначально заложенная в каждом, но мы часто предпочитаем держать её при себе, как собаки на сене, а она долго без движения не может, ей нужно работать… Посмотри: эти болтушки вместо того, чтобы поговорить о чём-то дельном, перемывают косточки всем подряд. Я, уж извини, считаю сплетни абсолютно пустым времяпровождением. Они чешут языками, а их дармовая энергия вытекает без толку, как из лопнувшей водопроводной трубы. Я подбираю, а не отнимаю, как ты сперва подумала.
— Прости. И ты делаешь это постоянно?
Он, вздохнув, закладывает руки за спину.
— Это уже на уровне рефлекса, дорогуша. Во мне от природы заложена потребность в энерготоке, и чтобы не было застоев, я должен тратиться, а потом, соответственно, пополнять. Только если в своём мире я занимался этим раз в сутки, — ну, что-то вроде привычной утренней гимнастики, то здесь постоянно. У нас, некромантов, такой уж энергообмен.
— А сейчас ты только подпитываешься или ещё и тратишь?
— Только тяну на себя. Лучше всё делать поэтапно. А ты молодец, — неожиданно добавляет он. — Подглядываешь, делаешь выводы… Изучаешь теорию. А теперь пробуй сама. И не стесняйся, я тебя ото всех прикрою.
Его прикрытие я вижу хорошо: нечто вроде знакомой сферы, после раскрытия которой на нас перестают обращать внимание, словно мы исчезли вообще. А вот как «тянуть на себя» — он даже словом не обмолвился, должно быть — из вредности. И мне приходится, попыхтев, действовать наугад, потому что по насмешливому блеску его распрекрасных глаз понимаю: подсказки не будет. Через полчаса начинаю дымиться от напряжения, пока, наконец, не схватываю первый свой «протуберанец».
А ловлю я его от пацана, угнувшегося над каким-то устройством вроде смартфона. Прохожие со всех сторон смотрят на него неодобрительно, потому что малый явно выпадает из временного стиля; наконец неизвестно откуда возникший блюститель порядка в белоснежной форме и таком же шлеме, почтительно козырнув, вполголоса делает замечание юному игроку. Судорожно вздохнув, тот, не поднимая головы, бормочет: «Сейчас, сейчас…» Страж терпеливо ждёт. А я вдруг вижу замечательный по величине язык ауры, взметнувшийся над головой мальчишки и, словно под воздействием силы тяготения, льнущий к земле.
До этого у меня никак не получалось мысленно подцепить энергию: ни с растений, ни с людей. Или я слишком усердствовала или что-то делала не так. Я уже отчаялась, уверовав, что из меня не выйдет толку, поэтому, когда язычок зряшно утраченной силы ринулся к земной поверхности, судорожно протянулась, чтобы подхватить. А поскольку стояла шагах в десяти — как-то так получилось, что мысленно продолжила хват и… цапнула. Он скользнул мне в руку, как Рикки на запястье.
— Ну, хватит, — сжалившись, наконец, дозволяет мой родственник. — Потратила пока что больше, чем приобрела. Но зато кое-чего достигла. Сфокусируйся на этом ощущении и запомни его, потом будет легче. Всё? Пошли, а то скоро уморишь меня голодом.
— Сколько же в тебя влезает? — бормочу. — Почему мужчины всё время хотят есть?
Он воинственно расправляет плечи.
— Не все, а только большие, сильные и брутальные. Мне нужно много для поддержки шарма и обаяния. Кстати, и о тебе не мешает позаботиться, а то за последних полчаса ты уменьшилась наполовину.
Врёт он, конечно. Но лучше бы я вместо этой практики из лука отстрелялась. На занятиях с Васютой с меня столько потов не сходило, как сейчас.
А вот спутник мой добродушен, свеж и весел. Прищёлкнув пальцами, легко развеивает сферу и уже влечёт меня в небольшой ресторанчик на самом пирсе. Туда стремится толпа народу, преимущественно — золотой молодёжи, ведущей себя далеко не так солидно, как их родители на плацу… то есть на подиуме… то есть, на набережной. Молодое поколение, как и везде, горласто, шумно и подвижно. Но какое впечатление производит на них Николас! Он всего лишь приветственно улыбается — и девочки, затаив дыхание, привстают на цыпочки и подаются вперёд, дабы быть замеченными хотя бы вполглаза; а их кавалеры старательно расправляют сутулые спины и пыжатся, пытаясь мало-мальски надуть мускулы. Каково? И почтительно расступаются, поедая нас глазами.
Основной зал ресторана — в небольшом колёсном пароходике рядом с боковым причалом, но Николас делает кому-то знак рукой, а сам устремляется дальше. Там на самом пирсе ставят и накрывают несколько столиков, убранных, очевидно, в недавнишний дождь. Мы занимаем самый отдалённый.
— Обожаю это место, — поясняет Ник, отодвигая для меня стул. — Нет-нет, никаких зонтов и тентов, дождя больше не будет. — Это он подбежавшему официанту в странной униформе, напоминающей старинный матросский костюм. — Как всегда, Франц, и в расчёте на двоих. Вина не надо, лучше сок. Ко мне должны будут подъехать от Андерсена, так ты проводи и заодно проследи, чтобы нас не беспокоили.
Официант понятливо кивает и удаляется, топоча чудными башмаками с пряжками. Точно, разодет под матроса: свободная парусиновая курточка с бело-голубым отложным воротником, широкие штаны чуть ниже колена, да, вдобавок, в полосатых чулках! Надо будет обратить внимание, как вернётся, а нет ли у него заодно и кортика? С любопытством осматриваюсь.
Кажется, понимаю, почему Николасу здесь по душе. Пирс в этом месте заканчивается, перильца низкие, символические, и наш стол, что на самом краю, фактически с трех сторон окружён колышущими волнами. И если сидеть спиной к берегу — именно так меня и усадили, решив побаловать после трудов, — впечатление, будто находишься на крошечном островке и полностью отрезан от мира. А если добавить, что на подходе к горизонту оба солнца и от нас на дощатый настил эффектно падают двойные перекрещивающиеся тени, получается картина, достойная Дали.
— Потрясающе, — говорю. Похоже, Ник здесь завсегдатай, ишь, как сказал официанту: «Как всегда, Франц!» — А что ты там говорил ювелиру насчёт ресторана его тёзки?
— Наш — твой, вернее, новый знакомец — Андерсен, а владелец ресторана — Андерсон. Забавное совпадение. Тем более, они и внешне чем-то похожи; ну да это нам без надобности. Давай поговорим. Спрашивай, что у тебя там накопилось?