Страница 66 из 95
– Саша... милый... родной... я погибаю... я растворяюсь в тебе... Еще! еще!
Она выгибалась навстречу ему, из ее губ исторгались звуки – почти крики, неразборчивые, дикие.
Это был язык женщин, почти непонятный мужчинам, но сейчас Банда понял ее и с ответной благодарностью чуть не укусил ее в шею, не умея вложить в простой поцелуй все, что чувствовал в это мгновение.
Следующая неделя пролетела необыкновенно быстро.
Алина была занята своим дипломом, внося в него исправления, предложенные Гайворонским, и одновременно перепечатывая его набело, и даже Банде теперь приходилось сидеть в библиотеке и, всеми силами сдерживаясь, быть тише воды и ниже травы, не отвлекая девушку от учебы.
Он ничем не выдавал своих приготовлений, и поэтому даже для Алины появление его в воскресенье вечером во время дежурства Анатолия у них дома явилось полной неожиданностью.
На звонок у входной двери, как обычно, пошла открывать мама девушки, а телохранитель, сидевший на кухне, лишь отложил в сторону газету и положил руку на рукоятку пистолета – так, на всякий случай!
На пороге стоял... Банда!
Огромный букет темно-красных роз в руках, строгий черный выходной костюм, снежной белизны сорочка и дорогой, в бордовых тонах, итальянский галстук, идеальная выбритость и укладка волос, решительный блеск глаз и его чуть смущенная улыбка неоспоримо свидетельствовали – сейчас произойдет что-то исключительное.
– Добрый вечер, Настасья Тимофеевна. Извините, Бога ради, что потревожил вас без предупреждения, но, честное слово, дело мое не терпит более отлагательств.
– Здравствуйте, Саша, здравствуйте, – удивленно протянула Большакова, пропуская гостя в прихожую. – Входите, конечно, мы вам всегда рады.
– Это вам. Пусть они украсят вашу комнату, – протянул парень розы Настасье Тимофеевне и, вдруг еще более смутившись, робко спросил:
– Владимир Александрович дома?
– Дома. Вы проходите, Саша, в гостиную, я его сейчас позову, – мать Алины смущенно потопталась на месте и бросилась в кабинет отца, забыв даже поставить в вазу цветы.
Тем временем в прихожей появилась и Алина, и удивлению ее не было предела, когда она увидела Банду, к тому же такого торжественного.
– Саша? Что ты здесь делаешь?
– Сейчас, Алинушка, ты все поймешь. И не бойся. Хватит того, что я сам боюсь и волнуюсь, как последний мальчишка...
– Банда? – с кухни высунулся Анатолий. – Ты опять?!
– Толя, это не служба. Это личное. Имею я право в конце концов или нет?!
– Конечно-конечно, – поторопился исчезнуть за дверью дежурный телохранитель.
– Саша, но я все-таки ничего не понимаю... – девушка не могла оправиться от изумления.
– Сейчас, Алина. Сейчас все поймешь. Проводи меня в гостиную, будь добра. И останься со мной...
Они прошли в комнату, устроились на диване, и буквально через минуту двери кабинета Владимира Александровича открылись, и оттуда появились мать и отец Алины. Губы генерала были сурово сжаты и глаза недобро разглядывали Александра. Настасья Тимофеевна рядом с ним казалась маленькой и слабой, суетливо забегая то с одной, то с другой стороны, не зная, как ей лучше себя вести.
При появлении родителей девушки Банда встал и мужественно сделал шаг им навстречу.
На секунду он замешкался, будто собираясь с силами, а затем внятно и четко заговорил, внешне ничем не выдавая своего волнения:
– Уважаемые Владимир Александрович и Настасья Тимофеевна! Я пришел сегодня неожиданно для вас, незваным гостем, но смею надеяться, что вы простите мне мою дерзость.
– Ну что вы, Саша, ничего страшного... – попыталась успокоить парня Настасья Тимофеевна, но тут же осеклась на полуслове, остановленная суровым взглядом мужа.
Наконец до Алины стал доходить смысл происходящего. Она поймала себя на мысли, что, кажется, понимает, зачем пришел сегодня Александр, и сердце ее забилось радостно и тревожно, то разливая в груди волнами жар, то замирая вдруг холодной ледышкой. Она поняла, как волнуется, в тот момент, когда не смогла поднять руку, чтобы поправить упавшую на лоб прядь волос.
А Банда продолжал как ни в чем не бывало, и только он один знал, чего ему это стоило:
– Владимир Александрович и Настасья Тимофеевна. Я... То есть мы с вашей дочерью, с Алиной, любим друг друга. Да. Я не представляю себе своей жизни без нее. И я пришел, чтобы просить руки вашей дочери.
И вдруг тишину нарушили всхлипывания Настасьи Тимофеевны. Слезы покатились у нее из глаз внезапно, и это были слезы радости. Материнским сердцем она сразу почувствовала, что этот парень заслуживает ее дочери, а она заслуживает его. Она предвидела, что нет смысла разлучать их.
Она была уверена, что они созданы друг для друга, и теперь свою радость, свое материнское счастье она выражала самой древней и самой надежной женской реакцией – слезами.
Ее всхлипывания будто оживили всех.
Алина бросилась успокаивать мать, а Банда наконец-то нашел в себе силы, чтобы взглянуть Владимиру Александровичу в глаза.
Он был поражен и убит холодным и суровым взглядом его глаз.
– Молодой человек, пройдемте в мой кабинет, там и поговорим более основательно.
– Папа! – все сразу слилось в этом вскрике Алины – радость и счастье, испуг и огорчение, тревога и надежда. Она не понимала такой реакции отца и стремилась хоть как-нибудь помешать ему сделать какой-то непоправимый, ужасный шаг.
Но сердце отца не дрогнуло.
– Пройдемте, молодой человек. Поговорим по-мужски, без присутствия женщин, – он кивнул в сторону своего кабинета и первым вошел в него, будто спасаясь от плача любимых женщин.
А плакали они теперь вдвоем, прижавшись друг к другу посередине комнаты.
Банда взглянул на них, не зная, чем им помочь, и обреченно шагнул за Владимиром Александровичем, плотно закрывая за собой двери.
– Садитесь, Александр, – указал ему отец Алины на кресло с высокой спинкой у журнального столика. – Располагайтесь, а я сейчас.
Он подошел к шкафу и, открыв дверцу бара, вытащил непочатую бутылку армянского коньяка и две рюмки. Затем поставил все это на журнальный столик и сам сел в кресло напротив парня.