Над законом

Белый, внешность которого точно соответствовала описанию, данному минуту назад лже-майором, и фамилия которого и вправду была Семенихин, быстро выскочил на улицу. «Майор» задержался только для того, чтобы забрать пистолет участкового и запасную обойму к нему. Рассовав свои приобретения по карманам милицейского плаща, он вслед за Белым покинул кабинет и уселся на заднее сиденье угнанного накануне «форда».

Машина тронулась, разбрызгивая грязь. «Майор», раздраженно шипя, копошился на заднем сиденье, сдирая с себя милицейскую форму.

– Ты чего, Савелич? – спросил спереди Белый.

– Тесно здесь, как в СИЗО, – ответил тот. – Надо было автобус угнать.

– В следующий раз так и сделаем, – пообещал Белый. – И погоны полковничьи достанем. У полковника никто не станет документы требовать – себе дороже.

– Глазастый, волчара, – отдал должное участковому Савелич. – Это он масти углядел.

– Да, – сказал Белый. – Таких ни у одного полковника нету! Четыре высших образования – это тебе не лишь бы что!

– Потише ты насчет высших! – ощерился Аркадий Савельевич. – Накаркаешь, дурак! О себе подумай.

– А что – я?

– Отмороженный ты, вот что. За убийство мента знаешь, что полагается? До двадцати годиков, а в особых случаях – вышка.

– Ну? – испугался Белый.

– Хрен гну… Дали бы по башке, и ищи ветра в поле.

– Брось, Савелич, не найдут.

– Может, и не найдут, только в легавке не одни дураки работают. Затаиться тебе надо.

– Мне… А как насчет тебя?

– Насчет меня не волнуйся, я не первый год замужем. И потом, какие у меня особые приметы?

Майорские погоны да фуражка, вот и все мои приметы. Думаешь, эти лохи, что нас видели, что-нибудь еще запомнили?

– А вдруг запомнили?

– Тебя они запомнили, и больше ничего. Ты у нас мужчина видный. Притормози-ка.

– Это еще зачем?

– Где-то здесь, помнится, озерцо было. Надо бы мои особые приметы схоронить.

– Так это дальше! Там еще поворот был, забыл, что ли?

Через несколько минут машина, свернув на лесную грунтовку, выехала на берег маленького лесного озера, вода в котором казалась черной из-за глубины и оттого, что в ней годами гнили упавшие стволы, листья и хвоя.

– Тут точно никто искать не будет, – сказал Аркадий Савельевич, выходя из машины с завязанной в узел милицейской формой в руке. В другой руке он держал пистолет Архипыча.

– Ты бы пистолет-то в узел засунул, – посоветовал Белый. – Сразу ко дну пойдет. Не пойму, зачем ты его вообще забрал?

– Дурак ты. Белый, – сочувственно сообщил ему Аркадий Савельевич. – Вот прикинь, будто ты мент. Вот участковый на полу, и кобура при нем, пистолет слямзил. Значит, что? Значит, замочили его с целью завладеть оружием!

– Лихо, – сказал Белый. – Я бы не додумался.

– А ты вообще ни хрена не думаешь. Зря ты все-таки этого легавого примочил.

– Может, и зря. Только что ж теперь… Что сделано, то сделано.

– Менты теперь землю жрать будут, все вверх дном перевернут, – словно бы и не слыша его, продолжал Аркадий Савельевич. – Ох, найдут они тебя. Белый. А через тебя и на меня выйдут.

– Что это ты все страсти какие-то рассказываешь, – сказал Белый и вдруг увидел, что пистолет направлен прямо ему в живот. – Эй, поаккуратнее! Савелич, да ты что, в натуре, охренел?!

Савельич не ответил. Шорох мокнущего под осенним дождем леса сглотнул хлопок выстрела. Белого согнуло пополам и отшвырнуло назад. Он издал невнятный мучительный звук и медленно опустился на одно колено, глядя на своего убийцу внезапно заслезившимися глазами. Лицо Савельича странно оживилось, глаза заблестели, а уголки губ поползли в стороны. Он выстрелил еще раз, и Белый опрокинулся на спину, уже мертвый. Но он продолжал нажимать на курок до тех пор, пока затвор со щелчком не замер в крайнем заднем положении. Тогда Савельич, следуя совету Белого, затолкал пистолет в узел серого тряпья и швырнул его в озеро.

Белый оказался слишком тяжелым, и его пришлось скатывать в воду, как суковатое бревно. После этого Аркадий Савельевич подобрал в лесу длинный кривой сук и затолкал труп поглубже. Сук он тоже бросил в воду.

Вернувшись к машине, он с сомнением посмотрел на нее, на небо и снова на машину. С неба продолжал сеяться дождь. Аркадий Савельевич открыл дверцу со стороны водителя, взялся одной рукой за баранку, а другой уперся в переднюю стойку кузова. Машина медленно, словно нехотя уступила его усилиям и тронулась с места. Круто вывернув руль вправо, он направил ее к воде, а когда автомобиль, набирая скорость, покатился по пологому береговому откосу, отскочил в сторону. Через две минуты на поверхности озера не осталось ничего, кроме медленно расходящихся кругов.

Через полчаса водитель рефрижератора подобрал попутчика. Попутчик, по всему видно, был человеком бывалым и всю дорогу развлекал его анекдотами и историями из собственной богатой биографии.

В Великих Луках он сошел, помахав на прощанье рукой, и дальше водитель рефрижератора поехал один.

– Сколько можно играть в политику? – ворчал Мещеряков, раздраженно обгоняя тащившийся впереди хлебный фургон. – В стране жрать нечего, а все торчат у экранов и ждут, что новенького отмочат Макашов или Жириновский… Председатели колхозов развалили свои хозяйства, украли все, что могли, и спрятались в Думе вместе с генералами. А своим собственным делом никто не занимается… Да уже, наверное, и не может заниматься. Позабыли все, бегая по митингам…

– Не надо было ехать на красный свет, – заметил Сорокин, – не пришлось бы штраф платить.

– Штраф! – саркастически завопил Мещеряков, воздевая руки к небу. Сорокин испуганно дернулся, но тут же снова схватился за руль. – По-твоему, пятьдесят долларов – это нормально.

– Ты сам дал ему пятьдесят долларов, – примирительно сказал Сорокин. – Зачем же теперь кричать?

– У меня не было рублей, – сердито огрызнулся Мещеряков.

– Не понимаю, – пожал плечами Сорокин, – мы в Чикаго или в Филадельфии?

– Ему смешно! – обращаясь к невидимой аудитории, воскликнул Мещеряков. – Между прочим, ты тоже хорош. Мог бы показать ему свое удостоверение. Ты же все-таки полковник, и это твое ведомство.

– Так, – вздохнул Сорокин, – вот и до меня дошла очередь. Во-первых, ГАИ – вовсе не мое ведомство, а во-вторых, ты и сам полковник. Показал бы ему свое удостоверение, глядишь, он бы и постеснялся с тебя доллары драть. Ограничился бы составлением протокола, копия – по месту работы. Вот бы твое начальство повеселилось!

– Типун тебе на язык, – сказал Мещеряков и суеверно поплевал через левое плечо. – Нет, серьезно, куда ты смотришь? Пускай эти не твое ведомство, но доллары-то он забрал! Что он их, в кассу сдаст, или что у них там? На нем же милицейская форма!

– Я запомнил его номер, – сообщил Сорокин.

– Он запомнил номер! Ты должен был пресечь безобразие!

Все еще пылая праведным гневом. Мещеряков утратил бдительность и попытался с ходу вписаться в узкую арку, которая вела во двор старинного дома на Малой Грузинской. Раздался скрежет и звон стекла, и машина, подпрыгнув, резко остановилась.

– Опять я забыл про эту сволочь! – в сердцах крикнул он.

– Фара? – спросил Сорокин.

– Как всегда… Черт, я уже не помню, которая по счету. Фу ты, дрянь какая, даже в пот бросило.

Сорокин дипломатично молчал. Сзади нетерпеливо засигналил какой-то автомобиль.

– Да пош-шел ты, – прошипел Мещеряков и резко обернулся.

Над багажником его автомобиля нависал уродливый капот выкрашенного в цвет хаки «лендровера».

– Ба! – подал голос Сорокин. – Да это же Забродов!

– Вижу, – буркнул Мещеряков. – Вот черт, сейчас начнется…

Сорокин, не удержавшись, тихонько хрюкнул.

Мещеряков наградил его уничтожающим взглядом и повернулся к дверце, в которую уже барабанил улыбающийся Илларион.

– Полковник! – радостно воскликнул Забродов. – Полковники! – поправился он, заметив в машине Сорокина. – А я думаю, кто это опять нарушает закон о неприкосновенности жилища? Сколько можно бодать мое жилище, Андрей?