Над законом

Как и предвидел Илларион, без разрушений не обошлось. Причем разрушения начались сразу.

Один из нападавших спиной вперед вылетел из толпы, пролетел, перебирая ногами, через весь двор, и с громким треском врезался в забор, повалив часть его на землю. Румяный с размаху ударил трубой сверху вниз, словно это был меч-кладенец, которым он собирался рассечь Идолище Поганое от макушки до самого низа. Но Илларион отступил в сторону, а когда труба с глухим стуком ударила по доскам крыльца, резко наступил на нее ботинком, расквасил коленом второй ноги Румяному нос. Тот выпустил трубу и сел на землю, с тупым изумлением наблюдая за тем, как один из его товарищей вонзается головой в бревенчатую стену дома и мешком валится на крыльцо. В следующую секунду в траве у крыльца блеснул выпавший из чьей-то руки нож, а его хозяин упал на колени, обеими руками держась за низ живота и нечленораздельно вопя.

Приблизительно через полминуты драка потухла по простой причине – кончились дрова.

– Может быть, хватит? – спросил Илларион, стоя на крыльце в той же позе. Он даже не запыхался, и, если бы не разорванный рукав куртки, можно было решить, что его вообще не было здесь во время драки. – Заметьте, мальчики, что все вы пока что живы и здоровы. Я подчеркиваю: пока.

Полезете снова – начну бить по-настоящему.

Глядя, как они поднимаются и начинают снова подступать к крыльцу, Илларион испытал что-то вроде жалости. Эти мальчишки действовали не по собственной инициативе и просто не могли отступить, несмотря на то, что некоторые, если не все, уже испытывали такое желание. Но тут кто-то бросил в него нож – бросил неумело и неточно. Но Илларион поздно заметил движение бросавшего, и нож больно ударил его в плечо увесистой рукояткой. В воздухе снова просвистела труба Румяного, которую тот уже успел подобрать, и тогда Илларион развернулся боевым смертельным веером мелькающих рук и ног, заботясь лишь об одном – как бы ненароком не зашибить кого-нибудь насмерть. Один или два из них имели некоторое представление о том, как следует драться, остальные же были просто большими потными кусками мяса, и все снова кончилось очень быстро. «В следующий раз они точно приедут с пистолетом», – подумал Илларион, наблюдая за тем, как те, кто еще мог двигаться, грузят в машины тех, кто временно лишился этой способности.

– В школу, что ли, сходить, – потягиваясь, сказал он в пространство, и пространство неожиданно отреагировало. В открытом окне передней машины сверкнула вспышка выстрела, и раздался звук, словно кто-то ударил молотком по доске. Забродов нырнул с крыльца, но тут же вскочил и молча бросился к машине с намерением отобрать пистолет и засунуть его стрелку в глотку. На бегу он заметил, что торчавшие из-за заборов на протяжении всего представления головы бесследно исчезли.

Из машины отважились пальнуть еще раз, но то ли стрелок был никудышный, то ли руки у него тряслись сверх меры – пуля безвредно свистнула где-то в стороне, глухим щелчком ударившись о бревенчатую стену. Илларион успел добежать до машины и даже схватиться за ручку, но автомобиль, рыкнув, прыжком устремился вперед, едва не вывернув Иллариону пальцы. Проводив удаляющиеся машины презрительным жестом, Забродов вернулся в дом и был встречен на пороге бабой Верой, которая осторожно выглядывала наружу через щель приоткрытой двери.

– Выходите, Степановна, уже все, – сказал ей Илларион.

– Ты живой, что ли? – не поверила та своим глазам.

– Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин, – продекламировал Илларион, задумчиво изучая то, что осталось от забора.

– Это еще кто? – спросила баба Вера, осторожно выходя на крыльцо.

– Где? – встрепенулся Илларион.

– Да этот твой… Вася Бородин.

– Ах, Вася… Да это, Степановна, просто стихи такие. Детские. Я просто хотел сказать, что жив и здоров.

Старуха оглядела разоренный двор, задумчиво поковыряла пальцем в свежем пулевом отверстии, красовавшемся в стене дома немного левее двери, вздохнула и спросила:

– Заговоренный ты, что ли?

– Просто везучий, – легко сказал Илларион. – Вы не волнуйтесь, Степановна, забор я сейчас поправлю, и вообще наведу порядок.

– Прогнать тебя, что ли, с квартиры, – задумчиво проговорила старуха, подперев щеку ладонью. – Этак вы мне в следующий раз весь дом снесете. Виданное ли дело: среди бела дня стрельбу устроили! Я, милок, своей смертью умереть желаю, от старости!

Илларион покаянно опустил голову. Баба Вера некоторое время смотрела на его макушку, затем покачала головой и сказала:

– Куртку снимай, воин. Изодрался весь, как маленький. Сюда ее давай, заштопаю.

…Илларион заколачивал в забор последний гвоздь, когда возле него, взвизгнув изношенными тормозными колодками, остановился запыленный «уазик».

Участковый по-молодому выпрыгнул из кабины и подскочил к Иллариону.

– Говори, чего здесь было? – без предисловий спросил он. – Ты стрелял?

– Да упаси боже, – Илларион истово перекрестился зажатым в руке молотком, – какая стрельба? Тут что, кто-нибудь стрелял? Ты откуда такой взъерошенный, Архипыч?

Участковый огляделся, теребя длинный ус. В жарком послеполуденном мареве сонно жужжали пчелы, где-то гремели ведра, пролаяла ленивым голосом собака. Далеко, на самой границе слышимости протарахтел трактор. В огороде маячил обтянутый ситцевым платьем фундаментальный зад бабы Веры, сражавшейся с сорняками. Оттуда доносилось невнятное мычание – у старухи была привычка напевать за работой. Старший лейтенант откашлялся и спросил тоном ниже:

– Что было-то, а? Ведь было же что-то. Я из района возвращался, встретил Голубева мальчонку, он говорит: с Выселок приезжали, баб-Вериного постояльца насмерть застрелили. Я сюда, а ты – вот он.

– Не бери в голову, Архипыч, – сказал Илларион, засовывая молоток за пояс. – Вон хоть у Степановны спроси – не было никакой стрельбы. Мало ли чего мальчонка порасскажет! А если и было что, – он доверительно понизил голос, – так какая разница? Убитых нет, раненых тоже. Можно считать, что был салют в честь знакомства. Конечно, нарушение порядка, так ведь мелкое же! Никто не пострадал, а раз нет пострадавших, то и дела никакого нет, правда?

– Как же, нет, – не сдавался участковый, – полдеревни свидетелей, а дела нет?

– У вас здесь что, свидетели бывают? – поднял брови Илларион, и старший лейтенант заметно смутился. – По-моему, никто ничего не видел. И потом, главное, что ничего не видел я, а ведь гости-то приезжали ко мне.

Участковый крякнул.

– Слушай, Архипыч, – совсем уже доверительно заговорил Илларион, – поезжай ты отсюда, ей-богу. Ты что, следствие проводить собрался? Ведь мы же с тобой договорились, нет? Поезжай и ни о чем не волнуйся. По крайней мере, до тех пор, пока эти гаврики меня не укатали.

– Утешил, – покачал головой Архипыч. – Мудреное ли дело – одного человека укатать?

– Кому как, – усмехнулся Илларион. – И потом, это смотря кого укатывать.

– Герой, – сказал участковый, садясь в машину и запуская двигатель. – Сильно-то не геройствуй.

Плетью обуха не перешибешь.

Илларион всю жизнь придерживался того мнения, что чем меньше трупов, тем лучше. Так что вступать в полемику с Архипычем он не стал и даже приветливо помахал вслед укатившему в облаке пыли «уазику».

Критически осмотрев реанимированный забор, Илларион поставил на место ящик с инструментом, помыл руки, натянул заштопанную Степановной куртку и прогулочным шагом направился в сторону школы. По большому счету делать ему там было нечего. Со школой все было предельно ясно. Непонятным оставалось только одно: почему «спонсор» так рьяно охраняет свою пассию даже от самых невинных контактов? Илларион был уверен, что причина для такого поведения существует, нужно было только узнать, что это за причина, а узнав, использовать против окопавшейся здесь швали, которая уже стала порядком раздражать отставного спецназовца.

Кроме того, только через здешних таможенников можно было выйти на контакт с таможенниками латышскими – Илларион все не мог расстаться с мечтой вернуть свою машину и мещеряковскую двустволку.