Мертвый сезон

Мэру было отчего недоумевать. Дача, ныне принадлежавшая полковнику Скрябину, два года назад была конфискована у местного бизнесмена, который чего-то не поделил с Ашотом Гаспаряном и был в результате упечен на семь лет с конфискацией имущества. Конфискат, как водится, продавался по бросовой цене, и Скрябин не упустил случая прибрать к рукам оставшийся без хозяина загородный дворец, чем его неоднократно попрекал господин мэр – дескать, когда ж ты, Скрябин, успокоишься, когда нахапаешься? Как будто сам не хапал, деятель... Так вот, дача была огромная, роскошная, но обставить ее арестованный бизнесмен не успел, и оформлением интерьера чета Скрябиных занималась самостоятельно. А поскольку обоих интересовал в первую очередь огород, обставлена дача была по-спартански – так, как обставил бы ее какой-нибудь отставной учитель пения, живущий на нищенскую пенсию. Обширным участком Скрябины также распорядились по-своему – он был аккуратно распахан от забора до забора, и идеально ровные, без единого сорняка грядки вплотную подступали к высокому фундаменту дачи. Именно это зрелище – торчащий посреди бескрайнего огорода роскошный особняк с болтающимися на стрельчатых окнах застиранными ситцевыми занавесочками, – видимо, и повергло уважаемого Павла Кондратьевича в тягостное недоумение.

Поначалу полковник хотел притвориться, что его нет дома, но потом вспомнил, что не запер гараж, где стоял его "БМВ", и понял, что отсидеться не удастся. Кроме того, ему вдруг стало любопытно, с чем пожаловал господин мэр. Ведь за два года ни разу не собрался взглянуть, как Скрябин тут обосновался, а тут, гляди-ка, прискакал! Видно, здорово его припекло, раз приехал сам, наплевав на свой высокий авторитет...

Эта мысль неожиданно развеселила пьяного полковника, и он, посмеиваясь, пошел встречать высокое городское начальство. Распахнув дверь, Петр Иванович вышел на крыльцо и очень удивился, увидев, как брезгливое недоумение на лице Чумакова сменилось испугом. Павел Кондратьевич на мгновение замер с занесенной ногой, а потом медленно, осторожно опустил ее на ступеньку.

– Ты чего это? – попросту, по-человечески, а не как большое начальство, спросил он, и в голосе его Скрябину тоже послышался испуг.

– А чего? – сказал он. – Вас, Павел Кондратьевич, встречаю, как дорогого гостя. Счастье вдруг в тишине постучалось в двери...

– Вот не знал, что дорогих гостей с пистолетом встречают, – сказал Чумаков.

– Ах да... – Скрябин предпринял попытку спрятать пистолет в карман, но обнаружилось, что он стоит перед мэром без штанов. – Это я решил оружие почистить.

– Пошли в дом, – брезгливо встопорщив усы, процедил Чумаков. – Хватит позориться, водитель на нас смотрит. Ты что, выпил?

– Чуток, – сказал Скрябин. – Исключительно для бодрости.

На пороге мэр остановился и, оглянувшись, еще раз окинул взглядом огромный полковничий огород.

– Правильно Аршак говорил: странный ты человек, Петр Иванович.

– Все мы странные, – философски ответил на это полковник, – каждый по-своему, но все.

Осмотревшись в комнате, куда его привел Скрябин, Павел Кондратьевич недовольно пошевелил усами, но от комментариев воздержался. Он подошел к столу и выругался, с грохотом въехав ногой в батарею пустых водочных бутылок.

– Ого, – сказал он, брезгливо усаживаясь на шаткий табурет. – Нашел время в запой уходить!

– Аршака поминаю, – ответил полковник. – Земля ему битым стеклом! Вы, Павел Кондратьевич, не догадались бутылочку прихватить? Все-таки в гости ехали, могли бы сообразить...

– Какую еще бутылочку? – на глазах свирепея, вполголоса проговорил мэр. – Ты что себе позволяешь, полковник? У тебя там гора трупов, а ты на даче пьянствуешь! Почему на звонки не отвечаешь?

– На какие еще звонки? Ах да! – Скрябин со звучным шлепком хлопнул себя по лбу. – Я же мобильник отключил, чтоб не доставали... Гора трупов, говоришь? Ну да, гора. И что прикажете с этой горой делать, уважаемый Павел Кондратьевич? На зиму ее засолить или сразу кушать? Вот скажи мне, Паша, – не как мэр, а как старый друг, как одноклассник, – что, по-твоему, я должен делать?

– Пьяная истерика, – констатировал Чумаков. Тут взгляд его упал на пистолет, который Скрябин все еще держал в руке, а потом переместился под стол, на беспорядочную груду опрокинутых, раскатившихся во все стороны бутылок. – Погоди-погоди, ты что это – стреляться, что ли, надумал?

– А почему бы и нет? Если по уму, Паша, так ничего другого мне и не остается. Да и тебе, если хочешь знать мое мнение, тоже. Выбор у нас теперь невелик – в землю или за решетку. Третьего, как говорится, не дано. Предупреждал ведь я: не надо с Аршаком связываться! Далось тебе это губернаторство...

– Ты говори, да не заговаривайся! – вспыхнул мэр. – Если ты забыл, кто меня с Аршаком познакомил, кто свел, так я тебе живо напомню! Ты это сделал, Петр Иванович! Ты!

– Да ну? – вяло удивился Скрябин. – Надо же, а я и вправду запамятовал... Уж больно хорошо вы с ним спелись, как будто в одной песочнице росли, в один горшок гадили... Надо же! Ну и что с того? Это, Паша, теперь не имеет никакого значения. Не надо было Косарева трогать, ох не надо!

Представительное лицо мэра буквально на глазах осунулось, разом постарев на добрый десяток лет.

– Думаешь, это его работа?

– Ну а то! Рука Москвы, тут и думать нечего. У нас таких специалистов днем с огнем не сыщешь.

– Так надо же что-то делать!

– Что?

– Тебе виднее – что!

– Вот я и делаю, – сказал Скрябин. – Только что-то не выходит ни хрена. Может, ты меня пристрелишь, а, Паша?

– Погоди. – Чумаков наморщил лоб, пытаясь что-то припомнить. Опасность обострила его умственные способности, и он вспомнил. – Слушай, – сказал он, – ведь была же зацепка! Помнишь, Аршак говорил про какого-то москвича? Его, кажется, Федором зовут. Ну, помнишь? Старик этот, набережная, художники... Помнишь того москвича, лесопромышленника, на которого ты данные из Москвы запрашивал? Его ведь тоже Федором звали! Может, это тот самый, который с Гамлетом снюхался?

– Вряд ли, – без энтузиазма сказал Скрябин. – Хотя... Действительно, что-то много в этом деле московских Федоров! Может, действительно стоит проверить? А вдруг?