Страница 79 из 108
Поэтому традиционная пресс-конференция, проходившая в зале для совещаний здания городской администрации, считалась мероприятием рутинным, не сулящим никаких неожиданностей. Случались, конечно, и неудобные вопросы, но их всегда можно было предугадать заранее и заблаговременно подготовить обтекаемые, ни к чему не обязывающие ответы. Строго говоря, Павел Кондратьевич Чумаков давно научился давать такие ответы без всякой подготовки: дескать, извините, не знаю, откуда у вас такая информация, а на самом деле все у нас хорошо; не верите – обратитесь к начальнику информационного отдела, он подготовил для вас пресс-релиз, там все очень подробно и доходчиво изложено...
Но сегодня перед началом пресс-конференции Павлу Кондратьевичу было как-то не по себе, и чувство это усиливалось всякий раз, когда через закрытую двойную дверь, за которой располагался зал для совещаний, до него доносился смутный рокот людских голосов. Обычно на пресс-конференцию приходило не более шести-восьми, редко – десяти журналистов; сегодня же, судя по проникавшему в кабинет гомону, их собралось не менее двух, а то и трех десятков. Это было странно, поскольку информация, ради которой им стоило здесь собраться, была строго засекречена и не проходила по официальным каналам. Впрочем, перестрелка и пожар в курортном городе – событие не из тех, которые можно засекретить. Тем более что произошло оно не глубокой ночью, когда, как правило, происходят подобные события, а средь бела дня, во время обеденного перерыва, и на месте происшествия побывала целая толпа народу – милиция, пожарные, медики...
"Пронюхали", – подумал Павел Кондратьевич, твердой рукой расчесывая перед зеркалом свои роскошные седые усы. Журналистов он не любил, полагая всех их продажными тварями, готовыми за сто долларов облить с головы до ног грязью кого угодно; к сожалению, с ними приходилось сотрудничать – вот именно для того, чтобы они швырялись пометом не в тебя, а в кого-нибудь другого. Как-то раз, будучи в гостях у Аршака Багдасаряна и уже порядком заложив за галстук, Павел Кондратьевич пожаловался хозяину на журналистов. Аршак ему, конечно, посочувствовал, но заметил при этом, что журналисты, со своей стороны, тоже считают всех до единого чиновников взяточниками и паразитами. Так что в этом, сказал Аршак, вы с ними квиты. Более того, добавил он, в большинстве случаев и журналисты и чиновники правы когда катят друг на друга бочки, потому что деньги нужны всем, и все добывают их, как умеют: журналисты пишут заказные статьи, а чиновники берут на лапу...
Рука, державшая расческу, дрогнула и замерла. Да, Аршак... Хорошо тебе было рассуждать о взаимоотношениях власти и прессы, развалившись в мягком кресле, с рюмкой коньяка в руке! Тебя они не трогали – боялись. И Ашота не трогали, и Гамлета твоего тоже, хотя что Гамлет – так, мелкая сошка, каких в любом городе хоть отбавляй... А кто-то вот не побоялся – тронул, да так, что ответить обидчику ты уже не сумеешь. Разве что по ночам ему станешь являться, завернувшись в простыню... А мне теперь от писак отбиваться, как от стаи дворовых псов, объяснять им, что с тобой случилось и, главное, почему...
На рабочем столе, хрюкнув, ожил селектор.
– Павел Кондратьевич, – прошелестела секретарша, – время. Вы просили напомнить.
Чумаков посмотрел на часы. Стрелки образовали на циферблате прямой угол – было ровно пятнадцать ноль-ноль.
– Спасибо, – сказал он, – я помню.
Напоследок придирчиво оглядев свое отражение в большом зеркале, Павел Кондратьевич решительно распахнул дверь зала для совещаний и на мгновение замер на пороге, борясь с искушением юркнуть обратно в кабинет и запереться там на замок.
Журналистов в зале была тьма-тьмущая – пожалуй, и впрямь не меньше трех десятков. По полу, скрещиваясь и переплетаясь, змеились толстые черные кабели, тянувшиеся к установленным на раздвижных штативах телекамерам, по углам торчали серебристые штанги софитов. Больших камер было три. Еще две маленькие, бытовые, Павел Кондратьевич заметил в руках у журналистов. Стол, за которым Павел Кондратьевич обыкновенно сидел, проводя совещания, был буквально утыкан микрофонами всевозможных форм, размеров и расцветок, как будто какой-то чокнутый ландшафтный архитектор, не найдя лучшего места, разбил там, на столе, клумбу. "Какой идиот их всех сюда пустил?" – с привычным безразличием выдерживая обращенные на него взгляды множества людей, подумал Павел Кондратьевич.
Впрочем, идя под перекрестным обстрелом чужих взглядов к своему месту, он успел более или менее оглядеться и понял, что не пустить все это стадо сюда было попросту невозможно. Установленные на столах перед журналистами таблички с названиями изданий были ему знакомы все до единой. Он привык к тому, что за большинством этих табличек обычно никто не сидит, а сегодня все аккредитованные в администрации города журналисты были тут как тут, вот ему и показалось, что это посторонние...
Павел Кондратьевич с солидной неторопливостью утвердился на председательском месте, поздоровался с присутствующими и, когда сидевший рядом завотделом информации подсунул ему под руку стопку бумаг, с извиняющейся улыбкой нацепил на переносицу очки.
– Мартышка к старости слаба глазами стала, – пояснил он журналистам, чтобы немного разрядить атмосферу.
Это не помогло. По залу прошелестел легкий смешок, но тут же стих, и все глаза снова уставились на него с новым выражением живого, пристального интереса. Обыкновенно в их взглядах без труда читалась плохо замаскированная скука, однако сегодня все было иначе, и Павел Кондратьевич понял, что ему придется трудно.
Завотделом информации, стреляный воробей, тоже это понимал, хотя понятия не имел, в чем тут дело. Павел Кондратьевич это знал, и явившиеся на пресс-конференцию журналюги тоже знали, а вот завотделом информации – не образования, не коммунального хозяйства, а информации! – ничего не знал, кроме обычных сплетен, так что помощи от него сегодня ждать не приходилось. Павел Кондратьевич подавил вспыхнувшее было раздражение против этого человека. В конце концов, он сам отдал Скрябину распоряжение держать информацию о перестрелке в доме Аршака под замком и не давать ее никому, ни под каким видом. Так что завотделом в данном случае был никаким не злодеем, а скорее жертвой обстоятельств, что, впрочем, не облегчало положения Павла Кондратьевича.