Мертвая хватка

– Во, блин, дает Мичурин!

Очкастый парень смущенно передернул плечами и наконец улыбнулся почти по-человечески.

– Очень рад, – сказал он искренне. – А я, знаете, сомневался, существуете вы на самом деле или это все байки…

Видите ли, я ландшафтный архитектор…

– Кто? – спросил Макарыч. – Кто-кто?

– Ландшафтный ар… Гм, – молодой человек зачем-то воровато оглянулся на своих спутников и, сильно понизив голос, продолжал:

– Агроном. Закончил сельскохозяйственную академию, но работы по специальности сейчас маловато…

– Скажи лучше, что ее в Москве маловато, – вставил Макарыч, – и платят за нее тоже маловато. Так, что ли? На земле, парень, не за деньги работают, а за любовь. Хотя, конечно, любовью сыт не будешь. Так чего тебе надо, ландшафтный архитектор?

– У меня подряд на обустройство приусадебного участка! – сказал парень. – Клиент состоятельный, платит хорошо, но и работа сложная. Лужайки, там, пруд, водопад, альпийские горки, растения всякие – кусты, деревья… Понимаете?

– Понимаю, – сказал Макарыч. У него немного отлегло от сердца. – Так ты, парень, не по адресу приехал. Был тут когда-то парк, и хороший, но загубили, профукали… Только сад и остался, а в саду у меня, сам понимаешь, декоративных растений нет.

– Декоративные растения – не проблема, – заверил его Лукьянов. – Мы приехали именно за плодовыми деревьями.

Они и цветут красиво, и польза какая-никакая от них есть…

Знаете, у меня такой замысел: в сторонке, на отшибе, разбить небольшой садик. Клиент, насколько я понял, родом из деревни, ему будет приятно иногда посидеть за простым дощатым столом под цветущей яблоней или, там, черешней…

– В Москве черешни не приживаются, – перебил Макарыч. – Агроном… Или вы не из Москвы?

– Из Москвы, из Москвы… Знаю, что не приживаются.

Но я слышал, что вам удалось вывести особый сорт, районированный. Нам всего-то и надо, что саженцев десять. Мы хорошо заплатим. По сто долларов за саженец вас устроит? Это будет ровным счетом тысяча. Ну, по рукам?

Макарыч огляделся по сторонам и мысленно обругал последними словами своего пса, который где-то бегал как раз в тот момент, когда в нем возникла нужда. То есть пока еще не возникла, но могла возникнуть в любую минуту.

– Сказки, – сказал он. – Нет у меня никакой черешни.

А была бы, так не дал. Дерево – оно для людей, а твой новый русский посадит его за бетонным забором и никому даже поглядеть не даст, не то что саженцем поделиться. Давай, парень, поворачивай оглобли и катись в свою Москву, покуда я собаку не кликнул.

– То есть как это – катись? – опешил Лукьянов. – Что же мы, зря, что ли, сюда ехали?

– Выходит, что зря.

Лукьянов беспомощно огляделся по сторонам. Он многого боялся, когда собирался в эту поездку: своих спутников или того, что никакого Макарыча попросту не существует. Но такого он просто не ожидал. Не думал он, что старик окажется таким норовистым и даже не захочет с ним разговаривать!

Старики, конечно, народ сложный, но не до такой же степени, чтобы отказываться от денег, которые сами идут в руки!

Справа от него, среди осевших пятнистых сугробов, из-под которых местами уже проглядывала черная мокрая земля, ровными, будто проведенными под линейку, рядами стояли деревья. Деревья были приземистые с идеально ухоженными округлыми кронами, и комли их были заботливо укрыты еловым лапником, а кое-где и обвязаны соломой на случай сильных морозов. Немного дальше Лукьянов разглядел шеренги тонких прутиков с растопыренными ветками – надо полагать, питомник, где подрастали молодые деревца.

– Посмотреть-то хоть можно? – спросил он и тут же убедился, что старик насчет черешни соврал, причем соврал неумело.

Макарыч насупился, по-бычьи наклонил голову и неприятным скрипучим голосом ответил:

– Нечего тебе там смотреть. Сказано, уезжай, откуда приехал, пока я собаку не кликнул!

– Зря вы так, папаша, – сказал Лукьянов. Он видел, что договориться со старым хрычом не удастся, но при этом отлично знал, что, если вернется с пустыми руками, Майков будет очень недоволен. Если бы они не нашли усадьбу – другое дело, а так… Усадьба – вот она, и черешня, о которой болтали в Москве и за которой они сюда приехали, тоже наверняка здесь, иначе дед не стал бы так кипятиться. Всего и делов-то, что купить саженцы, а чертов старик уперся, как баран. Хоть ты и вправду поворачивай оглобли… – Зря вы так, – повторил он. – Вы подумайте, стоит ли лезть в бутылку только из-за того, что вам чье-то лицо не понравилось.

– Стоит, – проворчал Макарыч. – Если бы я дрова продавал, тогда, конечно, разницы нету, кому, лишь бы подороже. А саженец – он как человек. Да какое там – человек! Он ведь ни убежать, ни пожаловаться не может. Загубишь ты мне деревья, ландшафтный архитектор, как пить дать загубишь. Не верю я тебе, понял? Так что собирай своих бандюков и будь здоров. Кончен разговор!

– Мы ведь можем просто пройти и посмотреть, – сказал Лукьянов, – и никого не спрашивать. Много на себя берешь, отец. Тебе такие деньги предлагают! Сказал бы спасибо, а ты выеживаешься, как муха на стекле… Ну, как знаешь.

Мужики! – позвал он своих спутников. – Аида, посмотрим, что да как.

– Ты ученый, ты и смотри, – лениво откликнулся Хобот.

– Ты в очках, тебе виднее, – поддержал его Рыба.

– Нашел себе мужиков, – добавил молчаливый Простатит. – Тут нормальные пацаны, а мужиков в деревне поищи.

Лукьянов замялся. Сказать, что его не пускает в сад семидесятилетний старик, было как-то неловко. Он вообще не знал, как разговаривать с этими людьми. Пацаны… Простатиту скоро сорок, а туда же – пацан. И что теперь? А теперь делать нечего, взялся за гуж – не говори, что не дюж…

Валерий украдкой вздохнул, поправил на голове картуз и решительно двинулся мимо крыльца сторожки, где стоял зловредный старикан, к саду. Макарыч ухватил его за плечо и рывком развернул к себе. Рука у него оказалась неожиданно тяжелой, и Лукьянов с трудом удержался на ногах. От этого в его душе вспыхнуло дикое раздражение. Старик вел себя странно, как будто прибыл с другой планеты или как есть, целиком вывалился из какой-то старой советской книжки про неподкупных радетелей за общественное благо, презирающих деньги. Ну, если хочет корчить из себя идиота, это его личное дело, но руки-то зачем распускать?! И еще эти уроды, детишки папы Мая, стоят, наблюдают, скалятся… В цирк их привезли, сволочей!