Мертвая хватка

Мещеряков сидел в расслабленной позе, явно наслаждаясь редкими минутами покоя. Его темный цивильный пиджак висел на спинке кресла, узел узкого однотонного галстука был ослаблен, а верхняя пуговица белоснежной, безукоризненно выглаженной рубашки расстегнута. Тонкое нервное лицо полковника ГРУ Мещерякова было, как всегда, серьезным и сосредоточенным, и вообще выглядел он совершенно трезвым, но глаза уже утратили привычную остроту, заволоклись какой-то теплой туманной дымкой, и Сорокин понял, что «взяло» не его одного.

Зато Забродов, как всегда, с виду был, что называется, ни в одном глазу. Одет он был не то по-походному, не то по-домашнему, а в общем, опять же, как всегда – в изрядно поношенные полевые армейские штаны камуфляжной расцветки, линялую майку цвета хаки и растоптанные домашние шлепанцы. В углу рядом с диваном стоял раскрытый тощий рюкзак.

Рюкзак был верным признаком того, что Забродов собрался в дорогу, а принесенная Мещеряковым карта Брянской области проливала некоторый свет на то, куда именно намерен отправиться этот неугомонный путешественник.

Убедив себя таким образом в том, что еще не утратил необходимых сыщику остроты глаза и способности к дедукции, полковник Сорокин взял со стола бутылку и наполнил рюмки.

– Кстати, господа полковники, – сказал Забродов, прикуривая зажатую в углу рта сигарету, – я забыл спросить, какого дьявола вы ко мне приперлись.

– Мастер художественного слова, – недовольно кривя тонкий выразительный рот, отреагировал на этот вопрос полковник Мещеряков. – Я бы, наверное, неделю голову ломал, но так изящно выразиться все равно не смог бы.

– Ну так, – подхватил Сорокин, – куда тебе! Смотри, сколько он книжек прочел! Мне при моем досуге до конца жизни и половины не осилить. Это он, наверное, у писателей научился так выражаться. Знаешь, есть книжки про правила хорошего тона, так там все расписано: как ходить, куда садиться, какой вилкой что есть и что при этом говорить.

– А! – обрадовался Мещеряков. – А я-то думаю, с чего это он такой вежливый да утонченный: сначала кукиши крутил, а теперь вот спрашивает, какого дьявола приперлись…

Забродов положил на стол зажигалку, запрокинул голову и сделал висевшее под люстрой облако немного гуще, выпустив прямо в его середину длинную струю серого дыма.

– Ну, – сказал он, продолжая внимательно рассматривать гладкий белый потолок, – выговорились? Излили желчь? Блеснули чувством юмора? Я же не говорю, что недоволен вашим визитом. Был бы недоволен, спустил бы вас обоих с лестницы по старой дружбе. А я вас вежливо спрашиваю: почему это вы пришли отмечать свой любимый государственный, гм.., праздник сюда, а не остались в кругу семьи? Вас же, наверное, дома ждут не дождутся, а вы тут пьянствуете на голодный желудок. Я, конечно, не против, мое дело холостое, но как бы вам от ваших полковниц на орехи не досталось.

– Не достанется, – сказал Мещеряков. – Моя в Хельсинки укатила, на очередной симпозиум.

Солидное слово «симпозиум» в его устах прозвучало как матерное ругательство, и Илларион хорошо знал, в чем тут дело: по роду своей деятельности жена Андрея Мещерякова очень часто выезжала в заграничные командировки. Сам Мещеряков тоже много ездил, хотя и не так много, как когда-то; многочисленные отлучки супругов частенько не совпадали по времени, видеться и бывать вместе им приходилось до обидного редко, и Мещерякова это, конечно, не радовало.

– Не достанется, – эхом повторил Сорокин. – Мои все на даче. Сам насилу отмазался. Слава богу, праздник, а по праздникам мы, как положено, в оцеплении. Приказ по управлению, с этим даже моя теща спорить не в состоянии. Не то торчал бы сейчас посреди огорода дыркой кверху, как зенитно-ракетный комплекс, вертолетчиков распугивал. Не полковничье это дело – в земле ковыряться. Но с тещей на эту тему не очень-то подискутируешь. Я-то полковник, зато она – вылитый генерал. Инженерно-саперных войск, блин. И что это за напасть, что за поветрие такое – дачи? Все равно ведь с шести соток не прокормишься, так стоит ли мараться? Кто только эту заразу выдумал на нашу голову?

– Даю справку, – со всегдашним немного ленивым и снисходительным выражением сказал Забродов. – Выдумало эту заразу французское правительство в незапамятные времена, чтобы хотя бы отчасти успокоить народ. Замысел был очень недурной: дать всем желающим по клочку земли – как раз такому, чтобы прокормиться с него было невозможно, но чтобы при этом сохранялась иллюзия, что если хорошенько постараться, поднапрячься чуток, то, может, и прокормишься.

Вот и выход для энергии. Хорошенько покопавшись в земле, назавтра не очень-то побунтуешь, да и голова другим занята: где что посадить, когда полить да какой домик построить, чтобы и места занимал поменьше и чтобы соседям на зависть Выглядит незатейливо и даже наивно, но, заметьте, идея до сих пор живет и побеждает.

– Еще как побеждает, – проворчал Сорокин с таким видом, что сразу было ясно: вот человек, сильно пострадавший от земледелия. – Сумасшедший народ эти дачники, – продолжал он, вертя в пальцах рюмку. – Ей-богу, чокнутые! На что они только не идут, чтобы перед соседями выпятиться!

Намедни, знаете, что учудили? Залезли в ботанический сад и выкопали там какую-то особенную яблоню. Ну не идиоты?

И, главное, на ее место пень посадили, а вокруг еще опилок насыпали, чтобы было похоже, будто ее спилили.

Мещеряков фыркнул.

– Чепуха какая-то, – сказал он. – Кому могло понадобиться подменять яблоню пнем. Ее, наверное, спилили на дрова.

– Ботанический сад в центре Москвы, конечно, самое подходящее место для заготовки дров, – язвительно сказал Сорокин. – И потом, что это за дрова? Яблоня-то карликовая. Высота – метр с кепкой, диаметр комля меньше десяти сантиметров… Это же пара несчастных поленьев, а с ветками намучаешься, как.., как я не знаю с чем.

– Ну, значит, молодежь развлекалась, – не сдавался Мещеряков. Он забавлялся: по сравнению с проблемами, которые ежедневно донимали его на работе, история с исчезнувшей яблоней выглядела до умиления мелкой и незначительной. – Как у вас в протоколах пишут, из хулиганских побуждений.