Личный досмотр

— Ну, в чем дело? — спросил он наконец, чтобы прервать затянувшееся молчание. — Что ты надулся как мышь на крупу? Всего и делов-то — потерпеть одно воскресенье...

— Или два, — бесцветным голосом вставил Сергей.

— Гм, — сказал Рублев. — Ну, может, и два...

Он обвел взглядом двор интерната, испытывая примерно те же чувства, что и лейтенант Углов при осмотре аэропортовской дежурки: вроде бы все на месте — и спортивный городок, и живые изгороди, тянувшиеся вдоль дорожек, и качели для самых маленьких, и клумбы с поздними цветами, и даже несколько фруктовых деревьев, в кронах которых желтели редкие забытые яблоки, — и в то же время чего-то главного здесь явно не хватало. Стоявшие на лужайке олениха с олененком, выкрашенные свежей алюминиевой краской, имели какой-то сиротливый, заброшенный вид, а светлые, сплошь застекленные корпуса интерната вопреки замыслу архитекторов навевали глухую тоску. Интернат был на хорошем счету, сюда, насколько было известно Борису Ивановичу, частенько наведывались делегации иностранных гостей, но едва ощутимый дух подневольного, безрадостного существования пропитал здесь, казалось, все без исключения, словно Комбат ненароком забрел на территорию тюрьмы. «Души живой здесь не хватает, вот чего, — решил Борис Иванович, нервно барабаня пальцами по колену. — Эх, жизнь...»

— Не горюй, солдат, — сказал он, чувствуя, как фальшиво звучит его голос, и ненавидя себя за эту фальшь. — Ну что тут поделаешь? Видишь, как все повернулось...

— Я понимаю, — прежним бесцветным голосом сказал Сергей, продолжая упорно смотреть в землю. — Сколько можно со мной возиться? И так вы со мной, как с родным...

— Чего? — опешил Рублев. — Ты что это удумал, а? Ты что же, решил, что я тебе тут сказки рассказываю? Вот чудила...

— А разве нет? — спросил Сергей и впервые поднял на него глаза. Комбат ожидал увидеть в них слезы, но глаза были сухими и смотрели прямо.

— Дурак, — сказал он. — Ну как есть дурак. Совсем заучился, бедняга. Ты сам-то понимаешь, что говоришь? А ну, сядь.

— Вот еще, — сказал Сергей. — За партой насиделся.

Тем не менее он уселся на скамейку рядом с Комбатом и принялся ковырять землю носком ботинка. Комбат откашлялся и почесал в затылке, придумывая, что бы такое сказать: к такому обороту событий он готов не был. «Что ж тут удивительного, — подумал он. — Техника и та порой такие фортели выкидывает, что только диву даешься. А тут — живой человек.»

— Ты вот что усвой, Серега, — заговорил наконец он. — Ты мне как сын, но не сын все-таки.., в том смысле, что распоряжаться тобой я не могу. Не я тебя рожал, и не мне тобой рисковать, не мне тебе приказывать. Был бы ты моим солдатом, разговор у нас с тобой получился бы совсем другой: рядовой Никитин, кругом, шагом марш на кухню картошку чистить! Но ты ж и не солдат...

— Правильно, — буркнул Сергей, — я беспризорник — Ты дурак, — спокойно возразил Комбат. — Хотя об этом я уже, кажется, говорил.

— Два раза, — уточнил Сергей. — Вернее, уже три.

— А ты, надо понимать, с этим не согласен, — с любопытством глядя на него, сказал Борис Иванович.

Подросток пожал плечами.

— Ну не согласен, — проворчал он. — И что?

— А то, что веди себя как умный человек, если не согласен, — сказал Рублев. — Тебе говорят: извини, Серега, у меня неприятности, а ты истерики закатываешь.

— Ничего я не закатываю.

— Закатываешь; закатываешь. Друзья себя так не ведут.

— Ха! — неприятным голосом вокзального беспризорника сказал Сергей. — Нашли себе друга.

— Представь себе, нашел, — отрезал Комбат. — Стал бы я иначе с тобой возиться... Знал бы, что ты станешь капризничать, как генеральский сынок, сроду бы с тобой не связался.

— Ну и шли бы себе, — грубо ответил Сергей. — Чего время тратите?

— Не могу, брат, — сказал Рублев. — Я друзей не бросаю, даже если они.., гм.., не совсем правы. А будешь хамить, дам по шее.

— Напутали, — огрызнулся мальчишка. — Конечно, по шее ребенку дать легче всего...

— Сейчас заплачу, — сказал Рублев. — Посмотрите, какая жертва! Вся шея у него отбита. А что прикажешь с тобой делать, когда ты только бубнишь и огрызаешься? Говорить по-человечески разучился? Докладывай, чем недоволен. Или сказать нечего?

Сергей некоторое время молчал, сосредоточенно хмурясь и беззвучно шевеля губами. «Вот черт, — подумал Рублев, с тревогой наблюдая за сменой выражений на лице подростка. — Неужели он, как это?., претензии формулирует? Да быть того не может!»

Сергей вдруг непроизвольно всхлипнул, шмыгнул носом и через секунду уже ревел в три ручья, как дошкольник, потерявший любимую игрушку.

— Вот те раз, — растерянно сказал Рублев. — Ну, солдат, ты учудил! Тебя что, обидел кто-нибудь?

— Пусть попробуют, — сквозь слезы сердито ответил Сергей. — Просто я думал.., думал...

— Хорошее дело, — похвалил Комбат, старательно делая вид, что ничего особенного не происходит. — И что же ты надумал?

— Что вы решили меня бросить! — выпалил Сергей. — Сначала в интернат отдали, а потом вообще...

— Ну, брат, ты загнул! Даже не знаю, что тебе на это ответить... Подберезскому расскажу — со смеху лопнет, сразу в аптеку побежит...

— Не надо рассказывать, — вытирая кулаком слезы, попросил Сергей. — А зачем в аптеку?

— А за соской! — ответил Комбат. — Совсем, скажет, наш Серега в детство впал... Представь: приходишь ты из школы, а у тебя полный комплект: пустышки, памперсы, пеленки-распашонки...

Сергей нахмурился, но, не удержавшись, фыркнул.

— Смешно ему, — проворчал Рублев. — А ты подумал, каково мне весь этот бред выслушивать? У нас в десанте друг — это друг. На всю жизнь, понял?

А ты — бро-о-осить... Людей не бросают, если они настоящие люди.

— Откуда я знаю, настоящий я или нет, — проворчал Сергей.

— А я, по-твоему, настоящий? — спросил Борис Иванович. — А Подберезский? Да или нет?

— Ну.., да.

— Так в чем же дело? Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, — внутренне отдуваясь, заключил Комбат и с довольным видом откинулся на спинку скамьи. Ему подумалось, что легче вразумить взвод вооруженных до зубов «духов», чем одного обиженного подростка, и он был недалек от истины.