Личный досмотр

— Охренеть можно, — негромко сказал куда-то в пространство сержант, из последних сил сдерживаясь, чтобы не вмазать этому клоуну по чавке прямо тут, не сходя с места. — Слышь, ты, алколоид, покажи документы, а то я тебе такую инструкцию выдам, что ты потом неделю на задницу не сядешь.

— Как хочешь, сержант, — протягивая Шестакову паспорт, процедил Постышев. — Только не пришлось бы пожалеть.

— Угроза при исполнении, — живо констатировал Шестаков и не глядя сунул паспорт в карман. — Пройдемте, гражданин. Я вынужден задержать вас для выяснения личности.

Постышев украдкой огляделся. На них, естественно, уже глазели, и демонстрировать свое удостоверение здесь явно не стоило. Кроме того, Постышев испытывал сильное желание встретиться с начальником этого придурка, чтобы не проводить одну и ту же воспитательную беседу дважды. Бросив быстрый взгляд на часы, он понял, что времени у него достаточно, по крайней мере, на то, чтобы привести в чувство пару-тройку оборзевших ментов.

— Ну-ну, — с кривой улыбкой сказал он, — пройдемте.

Сержант немедленно вцепился в его левую руку чуть пониже плеча и повел перед собой, немилосердно толкая и рывками придавая майору нужное направление.

— Да уймись ты, дурак, — сквозь зубы сказал ему Постышев, — стыда ведь не оберешься, на коленях ползать будешь...

— Ну да? — весело изумился сержант, распахивая дверь дежурки. — В сам деле на коленях? Охренеть можно!

Он прикрыл за собой дверь и расчетливо толкнул задержанного так, что тот со всего маху налетел на стул и вместе с ним опрокинулся на пол. Черный пластиковый кейс отлетел в угол.

— Ну, что такое?! — проныл со своего места сопляк в лейтенантских погонах. — Опять ты за свое?

— Да ты посмотри на него! — почти весело воскликнул Шестаков, извлекая из петли на поясе дубинку. — На ногах не стоит, сволочь! Обещал, что я перед ним на коленях ползать буду.

— Серьезно? — вяло заинтересовался лейтенант Углов и окинул задержанного безразличным взглядом.

Ему все это до смерти надоело, он хотел спать. — Так что, будем оформлять?

— Успеем оформить, — сказал Шестаков, прикуривая сигарету и не сводя глаз с задержанного, который уже стоял на коленях и пытался выпрямиться. Дело у него не шло, потому что он ухитрился наступить на полу своего плаща и теперь бестолково дергался, явно не в силах сообразить, что ему мешает. — Так, говоришь, на коленях? — повторил он, легко, словно вовсе ничего не весил, приближаясь к майору Постышеву. — Ну-ну, покажи мне, как на коленях стоять надо. Я из Старого Оскола, я этих ваших московских штучек не знаю...

Майор Постышев разобрался наконец со своим плащом и тяжело выпрямился. Лицо его посерело, он хватал воздух широко открытым ртом, с растущим испугом прислушиваясь к тому, как неровно, с перебоями и паузами, бьется сердце. Он боялся только одного: что потеряет сознание и опоздает на самолет. На тот самый самолет, который должен был отнести его к его деньгам, к его новой жизни... Это была какая-то нелепость: путь ко всему этому преградил невесть откуда взявшийся недоумок в сержантских погонах, возомнивший себя вершителем человеческих судеб. "Черт возьми, — подумал Постышев, — а ведь не будь при мне удостоверения, эта горилла могла бы сделать со мной что угодно... то есть буквально все, и ничего бы ему за это не было.

Ах ты, сучий потрох, ментенок недоделанный!"

Он понял, что с этим спектаклем пора кончать, пока ему и в самом деле не накидали пачек. При других обстоятельствах он подождал бы еще, давая сержанту увязнуть по самые уши, чтобы потом насладиться местью по полной программе, но теперь ему было не до того: сердце, казалось, готово было вот-вот остановиться, да и время поджимало, так что майор решил не тянуть кота за хвост и полез во внутренний карман за своим удостоверением, с удовольствием предвкушая, как изменится это самоуверенное рябое рыло, как на смену тупой наглости появится на нем не менее тупой испуг, когда этот говноед увидит, кого он по глупости своей посмел зацепить...

Сержант, не сводивший с него глаз, заметил этот жест. За пазухой у задержанного могло лежать что угодно, от кошелька до депутатского мандата, и этот тип явно рассчитывал на содержимое своего внутреннего кармана, как на мощное средство укрощения разбушевавшихся сержантов милиции. Шестаков не был полным идиотом и понимал, что там и в самом деле может оказаться какая-нибудь бумага страшной убойной силы.

Возможно, подумал он, что, увидев эту бумагу, придется-таки извиняться.., может быть, чем черт не шутит, даже ползать на коленях. Из этого следовал один-единственный вывод: то, что лежало в кармане у задержанного, должно было там остаться, причем на как можно более длительный промежуток времени. В конце концов, там ведь мог лежать и пистолет. «Точно, — с глумливой улыбкой подумал Шестаков, — пистолет!»

— Не двигаться! — заорал он, бросаясь к задержанному и нанося удар дубинкой по тянувшейся к карману руке. — Бросай оружие!

Углов, услышав про оружие, сделал инстинктивное движение, словно собираясь нырнуть под стол, а сержант, оскалив зубы, сильно ударил задержанного кулаком в грудь. В армии это называлось «выписать в фанеру» или «сделать скворечник», и Шестаков был большим мастером подобных ударов, вкладывая в них не только всю душу, но и весь свой немалый вес.

Удар удался на славу: задержанный, нелепо и смешно взмахнув руками, перелетел через всю дежурку, шмякнулся спиной о стену и тяжело рухнул на пол, хватаясь за грудь и широко разевая рот, как выброшенная на берег рыба. Углов болезненно поморщился, воротя нос, но Шестаков его почти не видел, увлеченный процессом вразумления очередной жертвы.

Он выглядел почти безумным, и Углов подумал, что рано или поздно наживет из-за этого идиота крупные неприятности, даже не подозревая, что неприятности уже начались.

— Ну что, козел, — неторопливо подходя к майору Постышеву, сказал Шестаков, — еще хочешь?

Постышев два раза широко зевнул, словно вдруг смертельно захотел спать, и затих, уставившись на сержанта остановившимся взглядом расширенных глаз.