Личный досмотр

Ничего он тебе не скажет.

— Скажет, — зловещим тоном пообещал Комбат, просовывая голову в тельник. — Мне — скажет.

— Не скажет, — повторил Подберезский и твердо посмотрел ему в глаза.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

Потом Комбат легонько пожал плечами и одернул тельник.

— А, — довольно равнодушно сказал он, — ясно.

Но тебе-то сказал?

— Мне сказал. Я к нему подход нашел.

— Долго искал? — спросил Борис Иванович, снова садясь на кровать и завязывая шнурки.

— Не, — мотнул головой Подберезский. Он взял с тумбочки надкушенное Комбатом яблоко и тоже отхватил от него изрядный кусок. — Пошел к себе в тир и сразу нашел. Точнее, мы вместе пошли... Чем тебе яблоки не понравились? Нормальные яблоки... Он мне еще одно классное курортное местечко присоветовал. Заповедник, сосны, березы, озеро... У Шарова там дача, а он, сам понимаешь, где попало дачу строить не станет.

Они пошли по коридору, стараясь ступать как можно тише и занимать как можно меньше места. Коридор был пуст, но дверь сестринского поста оказалась распахнутой настежь. Борис Иванович, всю жизнь робевший перед медиками, попытался спрятаться за широкими плечами Подберезского, который шел мимо двери, как древнеегипетский земледелец с фрески времен правления Рамзеса II, то есть развернув плечи параллельно ступням. Это не помогло: Комбата заметили, и выскочившая в коридор сестра принялась пронзительно кричать:

— Рублев! Рублев, куда вы? Вернитесь, Рублев, вы же лежачий!

Комбат рефлекторно втянул забинтованную голову в плечи и ускорил шаг.

— Я вернусь, — пообещал он, обернувшись. — Вот сходим с приятелем в одно место, и я сразу же вернусь, договорились?

Дождя не было, но здесь, на самой середине озера, дул очень неприятный ветер. Он морщил серую воду и гнал по озеру мелкую злую волну, которая беспорядочно плескалась у борта лодки и мешала наблюдать за поплавками. Ветер топорщил воротники желтых рыбацких курток и теребил клапаны, безуспешно пытаясь проникнуть под одежду. Багор закурил, пряча огонек зажигалки в сложенных трубочкой ладонях, и с тоской покосился на далекий берег. В доме было тепло и сухо, над баней поднимался растрепанный ветром белый дымок, а новички из охраны наверняка украдкой потягивали хозяйскую водку и под руководством более опытных коллег постигали тонкости проведения личного досмотра. Багор никогда не был любителем рыбалки, хотя, создавая для отвода глаз имидж завзятого рыбака, проштудировал несколько справочников, основательно изучив вопрос. Он не любил воду, особенно когда ее было много и она была так неприветлива, как сегодня. И еще это прозрачное дно... Завел себе игрушку, подумал он про хозяина. Как будто здесь Кипр — катайся и смотри на кораллы и медуз. Какие уж тут медузы...

Он посмотрел под ноги и вздрогнул: ему показалось, что там, внизу, на огромной глубине, под прозрачным дном медленно дрейфующей лодки проплыли резиновые подошвы яловых сапог прапорщика Уварова. «Так, наверное, и стоит вверх ногами, — передернувшись от омерзения, подумал Багор. — А может, уже и нет...» Он отвел глаза от воды. Конечно, разглядеть Михеича на такой глубине было невозможно: это, действительно, не Кипр.

Он насторожился и снова посмотрел на берег. Ему показалось, что он что-то услышал, но ветер дул в сторону генеральской дачи, относя все звуки прочь, к Москве.

— Ну чего ты вертишься? — ворчливо спросил хозяин. — На поплавок смотри, рыбак.

— Там стреляли или мне почудилось? — отозвался Багор, продолжая прислушиваться. — Вот опять. Вы не слышали?

— Не слышал, — ответил генерал. — Вода плещет, чудится тебе. А может, твои орлы опять затеяли по жестянкам палить. Да что ты дергаешься, не пойму?

Ты же мне доложил, что все в порядке. Лично доложил, всего три часа назад. Или опять наврал?

— Да нет, все действительно в порядке. Просто нервы, наверное. Извините.

— Ишь ты, — протянул генерал, — нервы...

Он замолчал и сосредоточился на своей удочке.

Ну что я, в самом деле, подумал Багор. Как барышня. Нервы какие-то приплел... Ведь все действительно в порядке. Я же все сделал сам, лично, никому не доверил. Почему же за душу-то тянет? Неужто совесть пресловутая проснулась? Чепуха, откуда она у меня, эта ваша совесть? Совесть — это страх наказания или, как минимум, неодобрения окружающих, вот и вся совесть.

А мы бояться не приучены, работа у нас такая.

Нет, точно стреляют. Совсем обнаглели, недоумки, палят в белый свет, как будто патроны на деревьях растут. Детский сад: за всеми глаз нужен, а их у меня всего-навсего две штуки, и оба, что обидно, на одной голове.

Ветер вдруг стих, и с берега отчетливо долетела приглушенная автоматная очередь, и сразу же — еще одна, вдвое длиннее. Почти неслышно захлопали пистолетные выстрелы, и их снова перекрыла автоматная очередь. Багор, больше не скрывая тревоги, начал подниматься со скамьи, и тут над озером прокатился глухой, какой-то очень плотный, физически ощутимый, почти осязаемый звук: на берегу взорвалась граната, и Багор ясно увидел взлетевшее неподалеку от причала облачко сизого дыма.

— Обалдели, — сказал генерал, отрывая взгляд от поплавка. — Распустил ты их, Валера.

Багор не ответил. Он уже стоял во весь рост, напряженно вглядываясь в видневшиеся на берегу постройки и едва различимую полоску дощатого причала. Забытая сигарета быстро тлела, прилипнув к его нижней губе. Багор слушал, но ничего не слышал: на берегу было тихо, стрельба прекратилась. Головы поотрываю недоумкам, подумал он, садясь, но тревога не ушла. Генералу что, рассуждал Багор, автоматически выдергивая из воды голый крючок и насаживая на него извивающегося червя. Генералу наплевать, ему волноваться по чину не положено. Он мне затем и платит, чтобы я за него волновался. Вот я и волнуюсь...

Сквозь порывы возобновившегося ветра и неумолчный плеск мелкой волны до него долетел новый звук.

Поначалу он никак не мог определить, что это, но звук усиливался, и Багор понял, что слышит шум работающего на предельных оборотах лодочного мотора, а вскоре он смог различить и лодку, которая, подскакивая на волнах и высоко задирая нос, мчалась к ним от причала.