Кровавые жернова

«Интересно, столько лет прошло, а здесь ничего не изменилось. Те же тропинки, та же река. – Ноги сами вели его, находя дорогу. – Здесь все изменится, – подумал Полуянов, – построим туристический центр, и в деревне загорятся фонари, исчезнут тропинки, появится асфальт, дорожки. Здесь будут стоять дорогие тачки, по вечерам загремит музыка, смех и голоса заполнят первозданную тишину».

Сам Антон принадлежал к тому, уходящему миру, с пылью, поднятой стадом, мычаньем коров, неспешными разговорами. Он сумел вырваться из него, но не сумел порвать с ним, да и не хотел. Он шагал вдоль реки навстречу течению.

«Иначе не может быть, – рассуждал он, – идет время, и мир меняется. Люди стареют, умирают, рождаются дети. Источник тоже не вечен, он станет другим. Вода всегда вода, пришла ли она по трубе или ее вытащили в жестяном ведре из колодца. Н2О, – успокоил себя Полуянов. – Разговоры о святости – для попов, это их хлеб».

Небо уже стало розовым, но солнце еще не показалось. Калитка в высоком заборе чуть поскрипывала под утренним ветром. Полуянов толкнул ее ладонью и вошел во двор. Калитка за его спиной захлопнулась. Антон даже обернулся, ему показалось, что кто-то закрыл ее за ним.

Взгляд его остановился на треснувшем жернове, белеющем среди двора. Два петушиных пера трепетали на нем, но ветер был слишком слабым, чтобы подхватить и унести их. Над крыльцом загорелся желтый манящий фонарь, словно Антона приглашали подняться в дом. В нерешительности он замер в двери, боясь положить теплую ладонь на холодную латунную ручку.

– Заходите же, – услышал он мягкий голос, прозвучавший у него прямо за спиной.

Антон обернулся так стремительно, что даже кольнуло в шее. Улыбающийся Ястребов стоял, облокотившись на перила, и хитро смотрел на Полуянова. Седой короткий ежик волос серебрился в утреннем свете, как трава, тронутая инеем.

– Ценю вашу пунктуальность. Проходите в дом.

Антон снова оказался в гостиной. Теперь она показалась ему уже не такой большой.

– Ром с утра я предлагать не стану, – спокойно произнес Ястребов, – и сигару не рекомендую.

– Я уже успел покурить.

– Как спалось?

– Можно сказать, никак, – Антон терял веру в то, что Ястребов ему поможет. Хозяин дома казался ему сейчас самым обыкновенным человеком.

– Снимайте рубашку, – свет Ястребов не зажигал.

– Я даже ничего не чувствую, – признался Полуянов, сбрасывая рубашку.

Повел плечами, но ничего не ощутил, словно ему в спину вкололи дозу обезболивающего.

– Вам придется лечь, – Ястребов указал на широкий кожаный диван.

Антон лежал на животе, подложив руки под голову.

– Вы что-нибудь ощущаете? – Антон почувствовал легкое приятное покалывание в спине. Ястребов водил над ним ладонями. Теплая волна передавалась от них телу. Не прикасаясь к гостю, хозяин словно ощупывал его. – А теперь сядь, – перешел на «ты» Ястребов, произошло это абсолютно спокойно, без напряжения. Хозяин смотрел прямо в глаза гостю, Антон даже боялся моргнуть, боялся разрушить ниточку, возникшую между ними.

Илья взмахнул ладонью, пронеся ее между собой и Антоном. Отпрянул.

– Жди, – голос звучал уже властно.

О Полуянове хозяин на время забыл. Он разжег огонь в камине и принялся что-то сливать в толстую белую керамическую чашку.

Беззвучно шептал. Огонь занялся, быстро вскарабкался по сухим дровам, и пламя загудело в дымоходе.

– Все время смотри в огонь, – проговорил Ястребов, не оборачиваясь.

Чашку Ястребов грел в руках, а затем несколько капель слил в огонь. Они вспыхнули, как бензин, ярко и весело.

Рука с чашкой оказалась перед лицом Полуянова:

– Выпей до последней капли.

Теплый край коснулся губ Антона. Он судорожно глотнул, ощутив на языке непривычные горечь и жжение.

– До последней капли, – голос впивался в уши, заставляя выполнять приказание.

Когда последняя горькая капля стекла в рот, глаза Полуянова широко открылись и замерли.

Он чувствовал, что не может пошевелить ни пальцем, ни головой, он весь одеревенел, но в то же время продолжал слышать, видеть. Глаза Ястребова сузились. Он, не глядя, отставил чашку на стол и уложил Антона на диван, пальцами, как покойнику, закрыл ему веки.

– А теперь я должен услышать все твои мысли. Не бойся, я их услышу, а ты все забудешь.

Антон даже не знал, говорил он или молчал, но чувствовал, что его понимают и слышат. Когда он не находил слов, то просто вызывал в мыслях образ, видение. Это тоже был рассказ. Его тело перестало иметь вес, затем Антону показалось, что какая-то сила вдавливает его в кожаный диван, хотя сам он стремится взлететь.

– Мне тяжело, – прошептал он. – Мне очень тяжело.

– Это жернов, – то ли услышал, то ли подумал он и ощутил, как тяжелый камень медленно поднимается, освобождая грудь.

И тут вспыхнул свет, нездешний, потусторонний, синеватый.

– В огонь смотри, в огонь.

Он увидел огонь, увидел сквозь закрытые веки и сам стал огнем. Ему показалось, что он – металлическая печь буржуйка, в которой бушует пламя. Огонь выедал его изнутри, опустошал, и только тонкая скорлупка оставалась от тела.

И тут Полуянов ощутил превращение. Он уже перестал быть собой, кто-то поселился в нем враждебный, парализующий волю. Огонь утих, и только густой дым плавал внутри оболочки. Затем и он рассеялся. Все существо сделалось прозрачным, как из стекла. Никогда ничего подобного Антону испытывать не приходилось.

И тут, как картинки на экране детского фильмоскопа, стали мелькать сцены из его жизни: офис, секретарша Нина, разговор со строителями, пожарная инспекция, ссора с женой, чучело в недостроенном «Паркинге», шелест денег в пальцах. Они проносились, почти не задерживаясь, без переживаний. Он смотрел на свою жизнь как на чужую.

Неожиданно картинка задержалась. Дачный коттедж, стол с выпивкой и закуской, и он, Антон Полуянов, сидит вместе с друзьями. Он говорил, брал рюмку, отвечал на вопросы. Но это был не он, за него действовал кто-то чужой. Само же естество Полуянова не участвовало в этом процессе, он оставался сторонним наблюдателем. Никто из друзей не ощущал подмены, ему улыбались, хлопали по плечу, шутили. Он увидел лицо Сергея Краснова, подвыпившего и беззвучно шевелившего губами. Читая по губам, Антон догадывался, о чем идет речь. Краснов рассказывал о своей жене.

Тут картинка сменилась. Марина садится в машину, улыбается ему. Она кладет руки на плечи. Антону хотелось крикнуть: «Это не я!»

Но язык не слушался. Им продолжал управлять проникший в его разум то ли человек, то ли дух.

Он даже не чувствовал прикосновений, за него наслаждался другой. Ему доставалось все – и вкус, и запах, и тепло ладоней и прикосновение губ.

– Ты хочешь этого? – впился в сознание почти лишенный смысла вопрос.

– Чего? – хотелось спросить Антону. – Чего я должен хотеть?

– Ты очень этого хочешь?

И помимо своей воли, не успев остановить мысль, Полуянов ответил:

– Да.

И тут же видения исчезли, он лежал на диване, глядя на уже рассыпающиеся угли осиновых поленьев. Комнату наполнял запах раскаленного камня, так пахнет в хорошо вытопленной бане. Ястребов провел ладонью перед глазами Антона, и тот вздрогнул, часто заморгал. Пошевелил пальцами.

– Нормально себя чувствуете? – поинтересовался хозяин дома, помогая Полуянову сесть.

Тот помотал головой:

– Вроде бы немного ощущаю головокружение.

– Это скоро пройдет.

И только сейчас Антон заметил, что торс его перебинтован, белоснежный бинт пахнет чистым, только что выпавшим снегом.

– Вот и все.

Илья сидел в глубоком кожаном кресле, закинув ногу на ногу, скрестив на груди сильные руки. Перед ним стояли два стакана, до половины наполненные ромом. В янтарной жидкости плавали прозрачные кубики льда.

– Теперь можно и выпить. Повязку снимете через семь дней и сожжете. Обязательно сожгите.

Ром окончательно вернул Антона к жизни.

Кожей спины он ощущал приятный холод, повязка хоть и была тугой, но дышать не мешала, она казалась частью его тела, как иногда перчатка кажется частью руки.