Фаянсовый череп

Он нырнул куда-то под стол, постучал там ящиками и вынырнул с бутылкой коньяку и двумя рюмками.

– Говорят, восстанавливает кровь, – пояснил он, разливая коньяк по рюмкам.

– А тебе-то зачем? – удивился Юрий, возвращаясь к столу.

– Как зачем? – еще больше удивился Мирон. – Кругом одни кровопийцы, на вас никакой крови не напасешься…

В коридоре Юрию повстречалась Лидочка. Она взглянула на него своими большими испуганными глазами и слегка приоткрыла рот, явно намереваясь что-то спросить. Юрий торопливо с ней поздоровался и нырнул в лифт раньше, чем Лидочка успела сформулировать свой вопрос.

Глава 9

Возглавлять газету, да еще в Москве, дело хлопотное, и должность главного редактора – собачья должность. Игорь Миронов давно свыкся с этой мыслью и даже научился получать какое-то удовольствие от своей неблагодарной работы. Временами это было действительно приятно – приходить на работу и заставлять вертеться то, что без тебя не вертелось. Колесики в колесиках, сказал один из героев Дэшила Хэммета, и это бессмысленное на первый взгляд выражение, по мнению Игоря Миронова, как нельзя лучше описывало самую сокровенную сущность того, чем ему приходилось заниматься на работе. Он не столько руководил, сколько служил смазкой между бешено вращающимися зубчатыми колесиками сложного механизма, который назывался газетой.

В тот сумасшедший день даже он, убеленный невидимыми миру сединами ветеран газетного фронта, начал понимать, что бывают ситуации, когда любая, самая качественная и дорогая смазка начинает перегреваться и гореть. Утро началось, как обычно, со всеобщей ругани в его кабинете: народ делил газетную площадь, поскольку здесь собрались сплошные Писаревы и Белинские, а количество полос в газете, увы, всегда было ограниченным. По своей напряженности эти еженедельные словесные перепалки уступали, пожалуй, только тому содому, который творился в кабинете ответственного секретаря в день выплаты авторских гонораров. Миронов давно заметил, что люди творческие, особенно те, кто творит индивидуально – художники, литераторы всех жанров, некоторые музыканты, народ, мягко говоря, не такой хороший, каким его принято выставлять в глазах общественного мнения. Все они причисляли себя к когорте гениев, каждый был единственным и неповторимым пупом земли и носился с каждой своей строчкой, с каждым карандашным наброском, с каждой завалящей рифмой как с писаной торбой. А уж когда дело доходило до дележа денег и высказывания претензий по этому поводу, Игорь Миронов старался найти себе какое-нибудь не терпящее отлагательств дело где-нибудь подальше от редакции – на другом конце города, а еще лучше за его пределами.

Впрочем, в тот день привычный ход вещей был нарушен в самом начале появлением редакционного водителя Юрия Филатова. Выглядел этот здоровенный черт сегодня так, что краше в гроб кладут, а когда он выразил недвусмысленное желание пообщаться наедине, Миронов понял, что обещанного Светловым репортажа о наркоманах скорее всего не дождешься.

Когда недоразумение (“Какое чудесное словечко – “недоразумение”, – между делом подумал Миронов. – Им можно обозвать любое дерьмо, и все будет выглядеть вполне интеллигентно. Кто нагадил вам в карман, я? Ах, простите, это недоразумение…”) благополучно разрешилось, Миронов поначалу нашел происшествие довольно забавным – не веселым, нет, а именно забавным. Филатов и Светлов сейчас напоминали ему два полюса одного магнита. Один бежал без памяти, даже не подумав обернуться и посмотреть, что стало с человеком, который спас его от смерти, а то и от чего-нибудь похуже, а другой в то же самое время вопреки бьющей в глаза очевидности был уверен, что таких негодяев на свете просто не бывает, а если и бывают, то у них обязательно рога на лбу, заячья губа и кастет на волосатой лапе…

Потом ему сделалось тошно, а после ухода Филатова он почувствовал нарастающее раздражение. Интереснее всего было то, что раздражение у него вызвал не Светлов, а Филатов, который, если разобраться, показал себя в этой истории настоящим героем.

«Герой, – саркастически подумал Миронов. – Кверху дырой… В том-то и беда, что каждый, кто ведет себя по-человечески, кажется нам каким-то юродивым и в таком качестве, естественно, не может вызывать ничего, кроме здорового раздражения: чего он лезет-то? Больше всех ему надо, что ли? Нормальный человек на его месте сразу побежал бы жаловаться в ментовку. Ну, пусть не сразу, но после того, как отбился от тех бандюков на “лендровере”, – наверняка. А пока он бегал, пока менты выясняли бы, что к чему, и чесали под фуражками, Светлова благополучно посадили бы на иглу, а то и просто пришили, чтобы не возиться. Зато гражданский долг Филатова был бы выполнен в полном объеме, и никто не считал бы его юродивым…»

Про Светлова он не думал, решив дать себе остыть. “Приедет Димочка в редакцию, вот тогда и буду думать, что ему сказать, – решил он. – И я ему скажу, будьте уверены. Он мои слова надолго запомнит, экспериментатор хренов, охотник за сенсациями…"

Хуже всего было то, что Светлов нагло врал по телефону, даже не зная, жив Филатов или уже умер. Впрочем, он был на сто процентов уверен в последнем. Решил небось, что вырвался из того подвала только благодаря чуду. Так оно, в общем-то, и было, только чудо звали Юрием Филатовым, а Димочка, наш талантливый сопляк, с перепугу этого не понял.

Ну и черт с ним, решил Миронов. Вернемся к нашим баранам. Как говорят американцы, шоу маст гоу – представление должно продолжаться.

Однако заниматься делами ему не дали. Стоило ему вернуться к работе, как на столе зазвонил телефон. Миронов оскалил зубы, скорчил страшную рожу, произнес короткое неприличное слово и только после этого снял трубку. Его “слушаю” прозвучало безупречно вежливо и даже приветливо: позвонивший в редакцию читатель должен был чувствовать расположение к тем, кто делает его любимую газету.

Впрочем, звонил вовсе не читатель, а Владислав Андреевич Школьников, который, по мнению Миронова, редко снисходил до того, чтобы читать выпускаемую на его денежки газету.

Официально учредителем газеты “Московский полдень” считался трудовой коллектив, а владельцем контрольного пакета акций – главный редактор Игорь Миронов. Когда-то так и было, но в недоброй памяти дни кризиса Миронов так основательно запутался в долгах, что начал всерьез подумывать о закрытии газеты. Вот тогда на горизонте и появился седовласый и величественный Владислав Андреевич. Он выкупил у Миронова контрольный пакет, настояв при этом на сохранении тайны сделки. О том, что газетой вот уже два года владеет Школьников, знал только главный редактор. Он терялся в догадках, зачем этому крупному бизнесмену понадобилось иметь собственную газету: в политику Школьников, судя по всему, не лез, в дела газеты не вмешивался и, вообще, старательно делал вид, что не имеет к еженедельнику никакого отношения. Видимо, решил Миронов, газета понадобилась ему просто на всякий пожарный случай. В конце концов, это было неплохое вложение капитала, да и держать руку на пульсе источника массовой информации, как ни крути, было приятно.

Буквально после пары фраз, которой они обменялись с Владиславом Андреевичем, Миронов понял, что “пожарный случай” настал. Ничего конкретного Школьников ему не сказал, но назначил встречу через час, и тон у него при этом был такой, что Игорю Миронову даже не пришло в голову отказываться, ссылаясь на запарку. Он разогнал бунтующих сотрудников, спровадив самых заядлых качать права в кабинете у ответственного секретаря, придирчиво проинспектировал свою внешность перед большим зеркалом в умывальной комнате, сунул в рот подушечку жевательной резинки, чтобы отбить запах выпитого с Филатовым коньяка, и отбыл на встречу со своим, как это ни прискорбно, хозяином.

Вернулся он оттуда почти через три часа, сильно хмурясь и кусая губы, что всегда служило у него признаком свирепого расположения духа. Когда он пребывал в таком настроении, даже не отличавшийся излишним умом и чуткостью Александр Федорович Дергунов старательно обходил его десятой дорогой, а мелкая редакционная шушера веером разлеталась у него из-под ног, как застигнутые врасплох на теплой отмели мальки.