Число власти

Наверное, так его поступок и был воспринят, зато Мансурову сразу стало легче.

— Простите? — сказал он, с трудом разлепив запекшиеся губы.

— Я говорю, с вас сто пятьдесят рублей, — повторила Алевтина Олеговна. — За вчерашний вечер.

— А что было вчера вечером? — удивился Мансуров.

— Вчера провожали на пенсию Бахтина, — сообщила Алевтина Олеговна с легким неодобрением в голосе. — Все сдали, только вы... Кстати, а почему вас не было на банкете?

“Так тебе все и скажи”, — подумал Мансуров.

— Я что-то неважно себя чувствовал вчера, — сказал он, через силу улыбнувшись, и полез в карман висевшего на спинке стула пиджака за своим портмоне. — Видите, даже деньги сдать забыл, хотя, как я сейчас припоминаю, вы мне еще вчера утром говорили... А что вы ему подарили?

— Да, выглядите вы неважно, — озабоченным тоном произнесла Алевтина Олеговна. Впрочем, ее озабоченность тут же прошла. — Что подарили? Ну, цветы, конечно, — роскошный такой букет, знаете, розы с длинными стеблями, прямо до пола... Вазу подарили — кисловодскую, фарфоровую, такую, знаете... — она показала руками, обведя ими в воздухе некую сложную форму наподобие женской фигуры в представлении сексуального маньяка. — С завитушками, в общем, красивую. И еще настенные часы. Знаете, как сейчас модно: настенные часы в форме наручных, и даже браслет есть. Чудо, что за прелесть!

— М-да, — промямлил Мансуров, копаясь в портмоне. Он уже забыл, сколько с него причитается, а спрашивать в третий раз было неловко. Кроме того, наличных в портмоне было — кот наплакал, а демонстрировать в родном банке свою золотую кредитку “Америкэн Экспресс” он не собирался. — И что Бахтин?

— Ну как что? Обрадовался, конечно. Даже прослезился.

— А может, это он от огорчения? — предположил Мансуров. — Может, он ожидал, что ему просто вручат конвертик?

— Шутки у вас, Алексей Иванович! Ну что такое деньги? Заплатил за квартиру, за свет, воду, вот и нет их. А ваза — это память. И потом, конвертик он получил от администрации. Андрей Васильевич лично поднялся из-за стола и вручил. Получилось очень торжественно, солидно.

— М-да, — повторил Мансуров. — Андрей Васильевич это умеет — торжественно, солидно... А частушки он, случайно, не исполнял?

— Какие частушки?! — возмутилась Алевтина Олеговна. Возмутилась она, на взгляд Мансурова, чересчур старательно, из чего следовало, что банкир Казаков таки принял лишнего на банкете и опять развлекал подчиненных пением матерных частушек, которые он просто обожал и которых знал неисчислимое множество. — Что вы такое говорите, Алексей Иванович! Сколько можно припоминать? Подумаешь, случилось разок, так с кем не бывает?

— Да я, собственно, ничего не имею против, — сказал Мансуров. — Подумаешь, частушки! Это даже веселее, чем какая-нибудь популярная муть. Даже жалко, что меня вчера там не было... — Он заметил, что Алевтина Олеговна, слегка вытянув шею, пытается заглянуть в его портмоне — очевидно, чисто рефлекторно, даже не отдавая себе отчета. — Простите, — сказал он виновато, — я опять забыл, сколько с меня...

— Сто пятьдесят, — повторила Алевтина Олеговна. — Если вы себя плохо чувствуете, я могу подойти к вам попозже. Или сами подойдете...

— Да нет, пустяки. Извините. Вот, — сказал Мансуров, протягивая ей купюру достоинством в пять долларов, — этого как раз должно хватить.

Алевтина Олеговна посмотрела на деньги с каким-то странным сомнением, едва ли не с неприязнью.

— Курс опять понизился, — сообщила она. — Вы разве не знали?

— Ах да, извините! — Мансуров припомнил курс, быстро сосчитал в уме, порылся в кошельке и прибавил к пяти долларам какую-то мелочь, — Кажется, так будет правильно. Извините, я совсем закрутился. Привык, понимаете ли, что доллар — это более или менее тридцать рублей...

— Увы, — сказала Алевтина Олеговна, старательно пересчитывая мелочь, — уже не более, а как раз менее, и притом заметно менее. Честно говоря, я бы предпочла рубли.

— Вы прямо как наш президент, — заметил Мансуров. — Он тоже считает рубль самой надежной валютой. Только у меня сейчас, к сожалению, нет ста пятидесяти рублей. Я вчера сильно потратился... гм... на таблетки.

— За здоровьем надо следить, — сказала Алевтина Олеговна. Она ссыпала деньги в карман своего воздушного одеяния, развернула список и поставила напротив фамилии Мансурова жирный крестик. — Вечно вы, молодежь, наплевательски относитесь к собственному организму. А его беречь надо, иначе он вам лет через десять-пятнадцать покажет кузькину мать. И не таблетками надо лечиться, а чаем с малиной.

“А если у меня простатит?” — хотел спросить Мансуров, но промолчал. Не было у него никакого простатита — так же, впрочем, как и простуды. Похмелье было, и притом мощное, а в остальном он был здоров, как племенной бык.

— Спасибо, Алевтина Олеговна, за совет, — сказал он, и та ушла, благосклонно кивнув ему на прощанье.

Она ушла, а Мансуров вдруг вспомнил, почему запах ее духов показался ему таким знакомым. Он выключил вентилятор и принюхался. Запах уже унесло в другой конец операционного зала, но Мансуров знал, что не ошибся: теми же духами пахло от проститутки, которую он подобрал минувшей ночью на Ленинградке. Да, так и есть! Этот приторно-сладкий запах ни с чем не спутаешь...

"Это было очень неосторожно, — подумал он, массируя кончиками пальцев ноющие виски. — А с другой стороны — что я, не человек? Я ведь не в ЗАГС ее потащил и даже не к себе домой, а на один из “аэродромов подскока”. Во-первых, мне было что праздновать, а во-вторых, как верно подметил один из героев Ильфа и Петрова, если на свете существуют проститутки, то должен же кто-то пользоваться их услугами!

Нет, это все, конечно, шуточки. Просто я устал быть один, устал жить в постоянном напряжении. Ведь радость, которой не с кем поделиться, — это тоже напряжение, нагрузка на нервную систему, и нагрузка немалая. Вот я и сорвался, и хорошо еще, что мой срыв имел такую безобидную форму. Мне было просто необходимо кому-то рассказать. И какое счастье, что я рассказал обо всем уличной девке, а не кому-то из знакомых или, того хуже, коллег! Эта дура все равно ничего не поняла, а если и поняла, то наверняка сразу же забыла. Она ведь сама говорила, что это у нее условный рефлекс — забывать болтовню клиента, как только выйдет за порог. Может, конечно, и наврала, но с какой стати ей было врать?