Антимавзолей

Он осекся, увидев внизу листа размашистую подпись. Если она была подлинной, то документ, который сейчас сжимал дрожащей рукой Лев Валерьянович Григорович, и впрямь являлся историческим. А подпись была такая: "В. Ульянов (Ленин)".

Хотя Льву Валерьяновичу и впрямь никогда в жизни не доводилось держать в руках документов, подписанных вождем мирового пролетариата, ничего особенного он в этом происшествии поначалу не усмотрел. Мало ли в чьем семейном архиве могло храниться письмо! Адресовано оно какому-то юному пионеру, а нынешний владелец его, надо полагать, приходится тому пионеру прямым потомком. Хотя, конечно, нельзя было исключать возможности того, что письмо досталось юному нахалу каким-то иным способом – быть может, даже и противозаконным.

Приглядевшись, Лев Валерьянович заметил, что ниже подписи была проставлена также и дата – десятое апреля. Разобрать год оказалось невозможно: в этом месте на бумаге имелась почти сквозная подпалина, как будто кто-то уронил сюда уголек с сигареты. Лев Григорович был стреляный воробей, и это обстоятельство сразу его насторожило – не подпалина как таковая, разумеется, а то место, где она располагалась. Надо же было так ловко уронить пепел с сигареты, чтобы прожечь не поля и даже не текст, а именно дату, причем только год! Это делало практически невозможной датировку документа и, разумеется, не могло не насторожить эксперта.

– Раритет на любителя, – объявил он, осторожно откладывая письмо в сторонку. – Музеи дадут вам гроши, если вообще что-нибудь дадут, а такого коллекционера, которому интересны письма Ильича, надо еще поискать. Кроме того, вот это пятнышко, – он постучал желтым стариковским ногтем по подпалине, – сильно снижает стоимость документа даже в том случае, если он подлинный.

– Меня интересует не рыночная стоимость, – возразил гость, – а именно подлинность. А на дату не обращайте внимания. Поверьте, в данном случае дата не имеет значения.

Когда он произносил последнюю фразу, лицо у него было абсолютно непроницаемое – пожалуй, даже чересчур, чтобы Лев Валерьянович ему поверил. Глядя в это спокойное, будто из камня высеченное лицо, Григорович решил для себя: непременно датировать письмо, хотя бы приблизительно, с точностью до десятка лет. В принципе, если сопоставить даты создания пионерской организации и смерти Ленина, получится, что письмо написано... да, точно, в двадцать третьем году! День рождения пионерской организации – девятнадцатое мая двадцать второго года, Ленин умер в январе двадцать четвертого, а письмо датировано десятым апреля. Десятого апреля двадцать второго года в России еще не было пионеров, а десятого апреля двадцать четвертого года уже не было Ленина... Так что, если год вымарали намеренно, человек, который это сделал, старался зря и был полным идиотом, раз не сообразил этого сразу же.

Он снова посмотрел на своего гостя, который с рассеянным видом озирался по сторонам, вертя в пальцах незажженную сигарету. Ему, по всей видимости, здорово хотелось закурить, но он не решался сделать это без разрешения хозяина. Если не считать этой глупой, самоубийственной привычки травить себя канцерогенами, идиотом он вовсе не выглядел.

– Можете курить, если хотите, – сказал Лев Валерьянович. – Вы правы, дата значения не имеет, и без нее ясно, что письмо написано в двадцать третьем году... Следовательно, в вашем распоряжении находится одно из последних писем Владимира Ильича. Если, повторяю, оно подлинное...

Он опять замолчал, осененный новой идеей. Черт подери! Если здесь и присутствовал идиот, то звали его Левой Григоровичем! Где, спрашивается, были его мозги?!

Это же надо – двадцать третий год! В двадцать третьем году, чтоб вы знали, уважаемый Лев Валерьянович, старый вы шлимазл, господин Ульянов-Ленин проживал в подмосковных Горках, где медленно, но верно умирал от обширного склероза головного мозга. Когда произвели вскрытие, врачи разводили руками, удивляясь, как он мог жить с таким мозгом. Жить-то он как-то мог, но вот писать... Да не что-нибудь, а письма каким-то сопливым юным пионерам – не пионерии всей страны и даже не отдельной пионерской организации, а некоему юному пионеру персонально! Да я вас умоляю!

Лев Валерьянович со всего маху хлопнул себя ладонью по лбу и засмеялся дребезжащим старческим смешком.

– Простите, молодой человек, – сказал он гостю, удивленно застывшему с зажигалкой в руке и сигаретой в зубах. – Я просто старый дурак. Да и вы хороши, надо вам сказать. Я даже не стану смотреть на ваше письмо. Очевидно, что это подделка, и притом бездарная. Не знаю, какова она с чисто технической точки зрения, но хронологически...

И он кратко, но вполне доходчиво объяснил гостю, почему письмо не может быть подлинным. Гостя, однако, это не смутило.

– Все это приходило мне в голову, – сказал он (Лев Валерьянович в этом усомнился, но промолчал). – Однако я не стал бы с такой уверенностью утверждать, что в двадцать третьем году Ленин был не в состоянии написать письмо. Одни источники говорят одно, другие – другое... Вам ли не знать, как писалась история в Стране Советов! Ну, а вдруг? Теперь это, конечно, уже не имеет никакого значения, но все-таки крупица истины – это, согласитесь, именно крупица истины, а не дрянь какая-нибудь. Что вам стоит, в самом деле? Гонорар я вам гарантирую независимо от результата, так почему бы не попытаться? Смотрите, я вам и фотокопию принес... Знаете, чего мне стоило сфотографировать документ, написанный рукой Ленина?

– Зря старались, – ответил Лев Валерьянович, отталкивая лист фотографической бумаги, придвинутый гостем. – Что вы мне суете? Вы бы еще ксерокопию принесли! Форма букв, наклон, характерные признаки – это еще не все. А нажим? Как я сравню нажим, имея в качестве образца фотографию?! Словом, молодой человек, если вы хотите, чтобы мое заключение было профессиональным, обоснованным и бесспорным, вам придется на время оставить документ у меня.

Гость не размышлял ни минуты.

– Разумеется, – сказал он. – Только я вас попрошу, Лев Валерьянович: никому! Я крайне заинтересован в соблюдении конфиденциальности, а вам же, наверное, придется куда-то идти, ехать, с кем-то говорить... То есть, конечно, скрыть, что за документ у вас на руках, вам не удастся, но постарайтесь не посвящать посторонних в детали. Идет?

– Не понимаю, к чему такая секретность, – проворчал Григорович. – Но если вы так настаиваете... Кстати, не забудьте потом оплатить транспортные расходы. Как вы правильно подметили, мне придется-таки помотаться с этой бумаженцией по городу, а у меня уже не то здоровье, чтобы толкаться в метро или трястись в троллейбусе.

– О чем разговор! – воскликнул гость. – Деньги – не проблема... Мы сделаем даже лучше, – сказал он с таким видом, будто его только что осенила счастливая идея. – Вот вам мобильный телефон... Пользоваться умеете? Ну, это в любом случае несложно. В памяти всего один номер. Позвонив по нему, вы по первому требованию получите в свое полное распоряжение автомобиль с водителем... и вообще все, что пожелаете, вплоть до танцовщиц с шаткими моральными устоями...

– Бога побойтесь, – сказал Лев Валерьянович. – В моем-то возрасте... Смерти моей хотите?

– Ни в коем случае. Простите, это я так шучу... Словом, с транспортом проблем не будет. Устраивает вас такой вариант?

– А вас устроило бы, если бы к вам открыто приставили соглядатая?

Гость тяжело вздохнул.

– Напрасно вы так... Ну, какой к дьяволу соглядатай? Он будет вас возить – только возить, больше ничего. От машины ни на шаг, если вы сами его об этом не попросите. Поверьте, если бы я хотел за вами проследить, я сделал бы это, не афишируя своих намерений. Вы бы даже не заметили, поверьте.

– Я вижу, эта бумажка для вас много значит, – сказал Григорович.

– Ничего подобного, – возразил гость, и было видно, что он говорит чистую правду. – По мне, так хоть бы ее и вовсе не было. От нее сплошная головная боль. Я, Лев Валерьянович, как и вы, просто работаю за деньги. Мне поручено проверить подлинность документа, и я обратился к вам, поскольку второго такого специалиста в Москве нет. К тому же ваша порядочность известна не менее широко, чем ваше профессиональное мастерство. Ну, так как, по рукам?