Без Родины

Курт Воннегут

Без Родины

Их было восемьдесят один. Слабые искорки человеческой жизни, которых содержали в сиротском приюте, основанном монахинями-католичками, в бывшем доме лесника в большом поместье на берегу Рейна. Это происходило в немецкой деревне Карлсвальд, в американской зоне оккупации. Не окажись дети в этом месте, не получи они здесь тепло, пищу, одежду, которые удавалось выпросить для них, бродили бы они по всему свету в поисках родителей, которые сами давно прекратили их искать. 

После обеда в хорошую погоду монахини выводили детей парами через лес в деревню и обратно подышать свежим воздухом.

Деревенский плотник, старик, предававшийся размышлениям в перерывах между ударами своих инструментов, всегда выходил из мастерской, чтобы понаблюдать за этим беспокойным, шумным, жизнерадостным шествием оборванцев и обсудить с заглянувшими в мастерскую бездельниками национальность родителей проходящих детей. 

— Видишь маленькую француженку, — сказал он как-то. — Только посмотри на этот блеск глаз!

— Посмотри, как этот маленький поляк машет руками. Любят маршировать, эти поляки, — сказал молодой механик.

— Поляк? Где ты увидел поляка? — спросил плотник.

— Да вон — худой, серьезный, впереди, — ответил тот.

— А… Нет, этот слишком высок для поляка, — сказал плотник. — И где ты видел поляка с такими соломенными волосами? Он немец.

Механик пожал плечами:

— Все они теперь немцы, так какая разница? Кто возьмется доказать, кто были их родители? Если бы ты повоевал в Польше, ты бы знал, что он типичный поляк.

— Смотрите, кто идет! — сказал плотник с усмешкой. — Хотя у тебя столько аргументов, ты не станешь спорить со мной о нем. Это у нас американец! — он обратился к ребенку. — Джо, когда вернешь себе чемпионское звание?

— Джо! — крикнул механик. — Как поживает Бомбардировщик Браун?

Замыкавший в одиночестве шествие голубоглазый цветной мальчишка, лет шести, повернулся и улыбнулся с умилительной неловкостью тем, кто каждый день заговаривал с ним. Он вежливо кивнул, пробормотав приветствие на немецком, единственном языке, который он знал.

Его имя, выбранное монахинями по своему усмотрению, было Карл Хайнц. Но плотник называл его именем громким, именем единственного цветного человека, который покорил навсегда всех жителей поселения, — бывшего чемпиона мира в тяжелом весе, Джо Луиса.

— Джо! — крикнул плотник. Веселей! А ну-ка покажи еще раз свои блестящие белые зубы, Джо.

Джо робко послушался.

Плотник хлопнул механика по спине:

— А пусть даже он не немец! Как еще нам заполучить нового чемпиона в тяжелом весе!

Джо скрылся из вида за углом, подгоняемый монахиней, которая присматривала за отстающими. Они проводили с Джо много времени вместе, так как Джо, неважно в какое место в строю его ставили, неизменно оказывался в самом хвосте.

— Джо, — сказала она, — ты такой мечтатель. Скажи, весь ваш народ такие же мечтатели?

— Простите, сестра, — сказал Джо. — Я задумался.

— Замечтался.

— Сестра, правда, что я сын американского солдата?

— Кто тебе сказал?

— Петер. Петер сказал, что моя мать — немка, а мой отец был американским солдатом, который потом ушел. Он сказал, что она оставила меня у вас и тоже ушла.

В его голосе не было печали — одна озадаченность.

Петер был самый старший в приюте, озлобленный старик четырнадцати лет, немец, который помнил своих родителей и братьев и сестер и дом и войну и всякую еду, которую Джо и представить себе не мог. Петер казался Джо сверхчеловеком, как некто, побывавший в раю и в аду и снова в раю и так много раз и точно знавший, почему они там, где они сейчас, как они сюда попали и где они были раньше.

— Тебе не стоит обращать на это внимание, Джо, — сказала монахиня. — Никто не знает, кто были твои отец и мать. Но они, должно быть, были очень хорошими людьми, потому что у них такой хороший сын.

— Кто такой американец? — спросил Джо.

— Это человек из другой страны.

— Недалеко отсюда?

— Здесь есть несколько таких людей, но их дом далеко-далеко отсюда — надо переплыть много-много воды.

— Как в реке?

— Гораздо больше, Джо. Больше воды, чем ты когда-либо видел. Так много, что даже не видно другой стороны. Можно сесть в лодку и плыть много дней и все равно еще не доплыть до другого берега. Я тебе покажу как-нибудь карту. Но не обращай внимания на Петера, Джо. Он все придумывает. Он ничего о тебе не знает. А теперь, догоняй.

Джо бросился догонять, пристроился в конец строя, где он целеустремленно и твердо шагал несколько минут. Потом он снова начал отставать, пытаясь уловить своим маленьким умом какой-нибудь смысл во всех этих лишенных смысла словах: солдат… немцы… американцы… твой народ… чемпион… Бомбардировщик Браун… больше воды, чем ты когда-либо видел.

— Сестра, — сказал Джо, — а правда, американцы такие же, как я? Они темнокожие?

— Некоторые — да, некоторые — нет, Джо.

— А много таких же людей, как я?

— Да, очень много.

— Почему я их не видел?

— Никто из них не приходит в деревню. У них свои дома.

— Я хочу туда.

— А ты разве не счастлив здесь, Джо?

— Да. Но Петер говорит, что мое место не здесь, что я не немец и никогда им не буду.

— Этот Петер! Не обращай на него внимания.

— Почему люди улыбаются, когда видят меня, заставляют меня петь и разговаривать, а потом смеются, когда я это делаю?

— Джо, Джо! Смотри скорее, — сказала монахиня. — Видишь, вон там, на дереве. Видишь маленького воробушка со сломанной лапкой. О, бедная храбрая маленькая птичка — но он все равно здорово держится. Видишь его, Джо? Прыг-прыг, чик-чирик.

Одним жарким летним днем, когда шествие проходило мимо мастерской плотника, плотник вышел, чтобы встретить Джо новым известием, которое удивило и испугало его.

— Джо! А Джо! Твой отец в городе. Ты его еще не видел?

— Нет, сэр, я не видел, — сказал Джо. — Где же он?

— Он дразнит тебя, — резко сказала монахиня.

— Ты увидишь, что я не дразню, Джо, — сказал плотник. — Будь повнимательней, когда будешь проходить мимо школы. Присмотрись туда, вверх по склону в лес. Ты увидишь, Джо.

— Интересно, где бы это мог быть наш маленький друг воробушек, — бодро сказала монахиня. — Боже мой, надеюсь, его лапка заживает, а ты что думаешь, Джо?

— Да-да, конечно, сестра.

Она долго еще продолжала без умолку говорить о воробушке, облаках, цветочках, пока они шли к школе, но Джо ее не слышал.

Лес на склоне за школой казался тихим и покинутым.

Но Джо заметил, как массивный темнокожий человек, обнаженный до пояса и с пистолетом, спускается с дерева. Человек выпил из фляги, вытер губы тыльной стороной ладони, усмехнулся, с презрением глядя сверху на мир, и снова исчез в сумерках леса.

— Сестра! — задыхаясь проговорил Джо. — Мой отец, я только что видел отца!

— Нет, Джо, ты никого не видел.

— Он там, в лесу. Я видел его. Я хочу пойти туда, сестра.

— Он не твой отец, Джо. Он тебя не знает. Он не хочет тебя видеть.

— Он из моего народа, сестра.

— Ты не можешь пойти туда, Джо, и ты не можешь оставаться здесь, — она взяла его за руку и повела за собой. — Джо, ты ведешь себя, как несносный мальчишка.

Джо молча послушался. Он молчал весь остаток пути, который пролегал по другому маршруту, подальше от школы. Никто другой не видел его замечательного отца и не верил, что он сам его видел.

Только во время молитвы вечером он разрыдался.

В десять часов молодая сестра обнаружила его койку пустой.

Под огромной натянутой сеткой, усеянной лоскутами, артиллерийская установка стояла врытой посреди леса, черная и замасленная, ее дуло уперлось в ночное небо. Грузовики и остальная батарея стояли спрятанные выше по склону.