Страница 4 из 32
Стоит ли удивляться — ведь мне все это привиделось по дороге на похороны.
Это история про ужасно старого старца, живущего в развалинах Манхэттена, а все остальные люди почти дочиста вымерли от загадочной болезни, под названием «Зеленая Смерть».
Он живет там со своей невежественной, рахитичной, беременной маленькой внучкой, Мелоди. А кто он на самом деле? Подозреваю, что это я сам — хочу побывать в шкуре древнего старика.
А кто такая Мелоди? Сначала я думал, что она — это то немногое, что осталось у меня в памяти от моей сестры. Но теперь я считаю, что она — это я, когда я представляю себя древним стариком; в ней все, что осталось от моего оптимистического воображения, от моих творческих возможностей.
Хэй-хо.
Старец пишет свою автобиографию. Он начал с тех слов, которые мне как-то сказал дядя Алекс. Он говорил, что этими словами все религиозные скептики должны начинать свои молитвы на ночь.
Вот эти слова:
— Тому, кого это касается.
ГЛАВА 1
Тому, кого это касается:
Сейчас стоит весна. Вечереет.
Дымок от очага, разведенного на мозаичном полу вестибюля Эмпайр Стейт Билдинг на Острове Смерти, стелется над джунглями элентуса, «небесного дерева», заполонившими Тридцать четвертую улицу.
Тротуар под покровом джунглей весь повело, покоробило, вздыбило от мороза и работы вездесущих корней.
В джунглях расчищена маленькая полянка. На этой полянке, на старом заднем сиденье, выдранном из такси, сидит голубоглазый, тощий белый старик со впалыми щеками, двухметрового роста, ста лет от роду.
Это я.
Меня зовут доктор Уилбур Нарцисс-11 Свейн.
Ноги у меня босые. Я одет в лилово-пурпурную тогу, на которую пошли портьеры, найденные в развалинах отеля «Американа».
Я — бывший Президент Соединенных Штатов Америки. Я был последним президентом, самым высоким из всех, и единственным, кто развелся в то время, когда занимал Белый Дом.
Я живу в бельэтаже Эмпайр Стейт Билдинг со своей шестнадцатилетней внучкой, по имени Мелоди Малиновка-2 фон Петерсвальд и ее возлюбленным, Исидором Крыжовник-19 Коэном. Кроме нас троих, в небоскребе никто не живет.
Ближайшие соседи от нас в полутора километрах.
Вот — я слышу крик соседкиного петуха.
Наша ближайшая соседка — Вера Белка-5 Цаппа, женщина, которая любит жизнь и умеет жить лучше всех, кого мне доводилось знать. Ей недавно минуло шестьдесят, она полна сил, работа у нее так и кипит, а сердце — чистое золото. Сложенья она крепкого, вроде пожарного крана. У нее много рабов, она их отлично содержит. И вместе со своими рабами она разводит коров и свиней, кур и коз, кукурузу и пшеницу, овощи и фрукты и даже виноград на берегах Ист-Ривер.
Они построили мельницу, чтобы молоть зерно, винокуренный заводик, где гонят коньяк, коптильню — и много всего такого.
— Вера, — сказал я ей как-то раз, — тебе осталось только написать свою Декларацию Независимости, и ты станешь новым Томасом Джефферсоном.
Эту книгу я пишу на писчей бумаге, принадлежащей Континентальной школе автомобилистов — Мелоди с Исидором нашли три ящика в кладовке на шестьдесят четвертом этаже нашего дома. И вдобавок — сотни две шариковых ручек.
Гости с материка нам не докучают. Мосты снесены, туннели обвалились. И на лодках никто не подходит — все боятся особой местной формы чумы, которую прозвали «Зеленая Смерть».
Она встречается только здесь, поэтому Манхэттен и прозвали «Островом Смерти».
Хэй-хо.
Я теперь частенько повторяю «Хэй-хо». Что-то вроде старческой икоты. Зажился я на этом свете.
Хэй-хо.
Сегодня сила тяжести совсем пустячная. Опять у меня из-за этого эрекция. У всех мужчин поголовно в такие дни эрекция. Автоматические последствия ничтожно малой силы тяжести. По большей части это не имеет ни малейшего отношения к эротике, а уж человеку в моем возрасте оно и вовсе ни к чему. Это ощущение чисто гидравлическое — вроде неполадок в водопроводных трубах, не больше.
Хэй-хо.
Сила тяжести сегодня настолько близка к невесомости, что я мог бы взобраться на самую верхушку Эмпайр Стейт Билдинг с чугунной крышкой от люка и забросить ее в Нью-Джерси.
Я бы запросто перекрыл рекорд Джорджа Вашингтона, который запустил серебряный доллар через Рапахэннок. И все же есть еще люди, которые утверждают, что прогресс — пустое слово.
Меня иногда зовут «Королем подсвечников», потому что у меня тысяча с чем-то подсвечников.
Мне, однако, больше нравится мое второе имя — Нарцисс-11. Вот какое стихотворение я написал про это — и, само собой, про жизнь в целом:
Из тех семян — Вот эта плоть, Она бежит От боли прочь, И норовит проспать всю ночь.
Ей надо петь И хохотать, Ей надо плакать И рыдать.
Когда ж придет Мой смертный час, И плоть прикажет Долго жить — Мой бренный прах Прошу я вас Нарциссом в землю положить.
А кто все это будет читать? Бог знает. Я знаю одно — не Мелоди и не Исидор, это точно. Как и вся молодежь на острове, они не умеют ни читать, ни писать.
Их абсолютно не интересует прошлое человечества, им даже не хочется знать, как живут люди на материке.
Послушать их, так самое великое достоинство людей, населявших этот остров, — а тут ступить было некуда, — то, что они повымерли и все осталось нам.
Вчера вечером я их попросил назвать трех самых великих людей в истории человечества. Они заявили, что вообще не понимают, про что я спрашиваю.
Но я велел им подумать и найти хоть какой-то ответ, и они нашли. Эта работа пришлась им не по вкусу. У них головы разболелись.
Наконец они все же вымучили ответ. За двоих, как всегда, говорила Мелоди, и вот что она сказала совершенно серьезно:
— Ты, Иисус Христос и Санта Клаус.
Хэй-хо.
Когда я не задаю им вопросов, они чувствуют себя счастливыми, как устрицы.
Они мечтают когда-нибудь стать рабами Веры Белка-5 Цаппы. Я не против.
ГЛАВА 2
Нет, надо все же постараться не писать то и дело: «Хэй-хо». Хэй-хо.
Родился я как раз тут, в Нью-Йорк Сити. Тогда я еще не был Нарциссом. Меня окрестили Уилбур Рокфеллер Свейн.
Более того, я был не один. У меня был разнояйцевый близнец женского пола. Ее назвали Элиза Меллон Свейн.
Крестили нас, кстати, в больнице, а не в церкви, и не было толпы приглашенных родственников и близких друзей. Дело вот в чем: мы с Элизой были такие уроды, что родители нас стыдились.
Мы были чудовища, выродки, и все надеялись, что мы долго не протянем. У нас было по шесть пальчиков на каждой крохотной ручонке, и по шесть пальчиков на каждой маленькой ножке. И лишние соски у нас тоже были — по паре на брата.
Мы не были безмозглыми монголоидами, хотя волосы у нас были жесткие и черные, типичные для монголоидной расы. Нет, это было что-то новое, невиданное. Мы были неандерталоидами С самого детства мы напоминали взрослых ископаемых, обезьяноподобных людей — массивные надбровные дуги, срезанные лбы, челюсти, как у бульдозера.
Считалось, что у нас нет никакого интеллекта и что мы умрем, не дожив до четырнадцати лет.
Я-то жив и бью хвостом, благодарствуйте. Элиза тоже была бы живехонька, уверен, если бы не погибла в возрасте пятидесяти лет под оползнем, на окраине китайской колонии на планете Марс.
Хэй-хо.