Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 179



— Да, действительно, — ответил Габорн, с подозрением глядя на Биннесмана. Тот был Охранителем Земли, служил ей и всегда говорил, что мыши и змеи заслуживают заботы не меньше, чем род человеческий. Габорн не удивился бы, если бы чародей предупредил кроликов каким-нибудь заклинанием или просто взмахнув рукой. — Я сказал бы, даже чересчур пугливыми.

Габорн вспрыгнул в седло, но держал лук и стрелу наготове. Даже здесь, рядом с городской стеной, он еще надеялся вдруг где-нибудь на опушке увидеть оленя, этакого огромного старого красавца, который спустился бы с гор, чтобы съесть перед смертью сладкое яблочко из крестьянского сада.

Габорн бросил взгляд на Биннесмана. Тот по-прежнему прятал улыбку, и Габорн не мог понять, чего в ней больше — насмешки или тревоги.

— Ты радуешься тому, что я проглядел кроликов? — отважился спросить он.

— Они бы не доставили тебе радости, милорд, — сказал Биннесман. — Отец у меня держал постоялый двор. Он знал людей и не раз говорил: «Человек с переменчивым нравом никогда не бывает доволен».

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Габорн.

— Не стоит гоняться за разной дичью, милорд, — отвечал Биннесман. — Охотнику за опустошителями глупо отвлекаться на кроликов. Вряд ли ты позволил бы такое своим собакам. Зачем же сам бросаешься в разные стороны?

— Вот как, — протянул Габорн, думая про себя, что еще кроется за наставлением чародея.

— К тому же опустошители оказались куда сильнее, чем все мы думали.

Габорн с горечью признал, что чародей прав. Несмотря на все усилия Габорна и Биннесмана, сорок могучих рыцарей погибли в бою с опустошителями. Только девятеро, кроме Габорна, Биннесмана и сэра Боринсона, вышли из развалин живыми. Победа была тяжелой. Эти девятеро двигались сейчас позади вместе с Боринсоном, не пожелав расставаться со своим трофеем — головой мага-опустошителя. Габорн переменил разговор.

— Я и не знал, что у чародеев бывают отцы, — поддразнил он. — Расскажи о нем.

— Это было давно, — сказал Биннесман. — Я не очень хорошо его помню. И, кажется, рассказал уже все, что мог.

— Наверняка не все, — проворчал Габорн. — Чем больше я тебя знаю, тем меньше понимаю, когда тебе можно верить, а когда нет, — он знал, что чародею уже несколько сотен лет, но забывчивостью Биннесман не страдал никогда.

— Ты прав, милорд, — сказал Биннесман. — У меня не было отца. Как все Охранители Земли, я ею и рожден. Я всего лишь существо, вылепленное некогда из грязи, и тем, что я есть, стал благодаря одной только собственной воле, — Биннесман таинственно выгнул бровь.

Габорн посмотрел на чародея, и на мгновение ему показалось, что Биннесман говорит правду.

Но впечатление тотчас рассеялось, и Габорн рассмеялся.

— Ну ты и лгун! Готов поклясться, что искусство лгать изобрел ты!



Биннесман тоже рассмеялся.

— Прекрасное искусство, но изобрел его все же не я. Я лишь пытаюсь его усовершенствовать.

В это время они услышали приближавшийся по дороге с юга конский топот. Их догонял мощный, быстрый, с тремя или четырьмя дарами метаболизма белый скакун, шкура которого ярко блестела на солнце. Всадник был одет в мистаррийскую форму, украшенную изображением зеленого рыцаря на голубом поле.

Габорн придержал коня. Ощущение опасности не прошло. И теперь он боялся новостей.

Вестник скакал быстро и натянул поводья, только когда Габорн вскинул руку и его окликнул. Тогда он узнал Габорна, который был одет сейчас не по-королевски, в простой серый дорожный костюм, и тотчас остановился.

— Ваше величество! — воскликнул он.

Он потянулся к кожаной сумке у себя на поясе и подал королю небольшой свиток, запечатанный красным воском с печатью Палдана.

Габорн сломал печать. И когда прочел, сердце застучало в висках, дыхание участилось.

— Радж Ахтен двинулся на юг, в Мистаррию, — сказал он Биннесману. — Он уже разрушил замки Голран, Аравелл и Тал Риммой. Тал Риммой пал ночью два дня назад. Палдан говорит, что его люди бились бок о бок с Рыцарями Справедливости и заставили Радж Ахтена заплатить за это высокую цену. Лучники устроили Радж Ахтену засаду. И теперь все от деревни Боаршед и до хребта Гоуэр усеяно трупами.

Остальное Габорн прочел в свитке, но рассказать спутникам не решился. Отчет Палдана был подробным и точным, с перечнем числа и вида всех убитых воинов Радж Ахтена — 36 909 человек, подавляющее большинство которых оказались бывшими солдатами из отрядов Флидса. Число стрел (702 000), убитых защитников (1274), раненых (4951) и убитых лошадей (3207), сколько было захвачено вооружения, золота и лошадей. Привел герцог и данные о передвижениях вражеской армии и доложил о теперешнем положении своих людей. Из Крейдена, Феллса и Тал Дура к Каррису на помощь Радж Ахтену шли подкрепления. Палдан укреплял Каррис, уверенный, что Радж Ахтен попытается скорее захватить, чем разрушить могучую крепость.

Габорн прочел сообщение и в тревоге покачал головой. Радж Ахтен был жесток. Палдан постарался отплатить ему тем же. Это Габорну не понравилось.

В конце Палдан написал: «Совершенно очевидно, что Лорд Волк стремится втянуть в войну вас. Он уже уничтожил замки на нашей северной границе, так что рассчитывать легко привести сюда свежие войска невозможно. Я прошу вас остаться в Гередоне. Позвольте Охотнику спустить своих псов с поводка».

Габорн свернул свиток и положил в карман.

«Можно сойти с ума, — подумал он. — Быть здесь, за тысячу миль от дома, и спокойно учиться в то время, когда мои люди умирают».

Остановить Радж Ахтена сейчас можно едва ли. Но сообщения должны доходить до него быстрее…

Он бросил взгляд на вестника, молодого человека с темными кудрями и ясными голубыми глазами. Габорн встречал его при дворе и раньше. Он посмотрел ему в глаза и, прибегнув к Зрению Земли, заглянул по ту сторону глаз, в самое сердце. Сердце это переполнялось гордостью — гордостью за себя, за исполненное поручение. В нем горело, пылало желание свершить подвиг во имя своего короля, даже рискуя жизнью. На постоялых дворах Мистаррии этого красавчика ждали не меньше дюжины разных служанок, уверенных в его любви, ибо он не скупился на чаевые и еще меньше на поцелуи, но душа его разрывалась на части от любви к двум женщинам, совершенно между собой не похожим.