Штык и вера

Впрочем, разве не так? Тот оборотень в эшелоне никоим образом не укладывался в привычную сферу бытия, а ведь он был реальным не меньше, чем остальные, вполне нормальные, попутчики. И кровь на стенках купе была лучшим доказательством, что даже самый абсурдный кошмар отныне на равных правах сосуществует с обыденностью, стал ее неотъемлемой частью, а как да почему, обычному офицеру не понять. Остается принимать это как данность и постоянно ждать подвоха.

На войне как на войне. А что война продолжается, у Орловского не было ни малейших сомнений. Пусть и совсем не та война.

– Верочка, зажгите, пожалуйста, свет.

Черт! Еще не хватало теперь подозревать всех и каждого да видеть в каждой тени намек на нечисть!

– Зачем?

Девичий голос произнес это с придыханием, словно обещая нечто ранее запретное, а теперь доступное. Лишь сделай шаг навстречу – и будут гарантированы такие наслаждения, о которых, дожив до возраста Христа, даже не подозревал.

Да в самом деле зачем? Стоит ли изображать из себя святого Антония? Один только шаг и…

Орловский все еще колебался. Что-то шептало ему об опасности, другое же чувство твердило, что все ерунда, померещилось черт знает что, а он и поверил. Словно не офицер, прошедший две войны, а кисейная барышня.

Мешающая винтовка медленно поползла с плеча. Не для боя, кто может воевать против женщины? Но не стоять же во всеоружии, будто в любой миг готов стрелять и колоть штыком!

– Не видно ничего, – слабо, совсем не по-мужски пробормотал Орловский, запоздало отвечая на риторический вопрос.

– Ничего. Мы без света, – с едва сдерживаемой страстью прошептала Вера и сама сделала первый шаг.

Пальцы не смогли удержать трехлинейку. Приклад глухо ударился об пол. Неожиданный звук на короткое мгновение привел Орловского в чувство. Рука машинально перехватила оружие. И сразу собственная страсть показалась смешной, Верина – подозрительной. По краю же сознания скользнула мысль, для чего, собственно, Яшка с таким упорством пытался свести вместе приятеля и секретаршу? Не из пустого же желания угодить другу!

Или просто хочет увести из семьи? Семейный человек не может быть свободным, вот Яшка и старается, чтобы ничто не связывало Орловского с его прежней жизнью.

И тут же вспомнилась Маша. Встревоженная и старающаяся скрыть свою тревогу там, в недоброй памяти госпитале. Она сидела у изголовья, поглаживала Георгию руку и молча смотрела ему в глаза. И было в этом взгляде все: и радость, что он остался в живых, и попытка разделить с ним боль, и утаенный даже от самой себя укор в его неосторожности и презрении к смерти.

Не могла она, дочь кадрового офицера, сказать ему, чтобы не шел впереди, берег свою жизнь, ибо понимала, что выше всего есть долг, а смерть – не более чем шаг к бессмертию.

Он посмеивался, рассказывал, как досталось германцам в том коротком бою, восхищался солдатами, растроганно вспоминал простреливаемое поле в дыме разрывов и их, несущих своего командира и пытающихся как-нибудь прикрыть телами, чтобы во что бы то ни стало донести – живого. Вспоминался примчавшийся Аргамаков. В японскую он командовал полуротой, в которую попал Орловский, в великую дослужился до командира полка.

Мечтал, как скоро поправится, получит отпуск, и они смогут провести его втроем. Он, она и Дениска. Благо на фронте относительное затишье. Последнее перед решительным, гарантирующим долгожданную победу наступлением.

А потом, она еще была с ним, неожиданным грозовым раскатом ударила весть об отречении императора. И стало ясно, что никакой победы не будет. Не нужна она отныне ни солдатам, ни народу, разве что кучке жалких политиканов, наконец-то захвативших власть и теперь не знающих, что с ней делать.

Маша уехала в конце марта, когда разваливалось решительно все, и они вместе решили, что ее место – рядом с сыном. Георгий же приедет, как сможет. И вот…

Все эти воспоминания промелькнули мгновенно. Впечатление же было – словно окатили ледяной водой.

Вера все еще медленно шла навстречу, только никакой доводящей до умопомешательства страсти Орловский к ней не испытывал. Более того, теперь в приближающейся девушке вновь мерещилось что-то зловещее, и лишь было непонятно что? Разве красноватый отблеск глаз, хотя это, кажется, лишь отражение уличного костра. Или не отражение?

Темнота не позволяла ничего рассмотреть, и Орловский скорее почувствовал, чем увидел, как руки Веры начали медленно подниматься, чтобы лечь на его плечи. Еще миг и…

Нет!

Георгий уклонился в сторону, проскользнул мимо девушки и уже от порога запоздало пробормотал:

– Извините, сударыня! Мне надо кое-что срочно спросить у Якова. Вопрос жизни и смерти!

В следующий миг он стоял в приемной. Неяркий свет после кабинетной тьмы слепил глаза, но в душе вместо предполагавшегося стыда (сбежал от девушки, позор!) было такое облегчение, словно он только что избежал величайшей в жизни опасности.

Орловский почувствовал на себе недоумевающие взгляды ожидающих людей, машинально принял гордо-независимый вид и едва ли не строевым шагом направился в коридор.

Уже там, среди отнюдь не поредевшей к ночи толпы, он начал потихоньку приходить в себя. Самое главное из того, что он сегодня узнал, была, без сомнения, весть о приближении к Смоленску воинского отряда. А значит, требовалось срочно поменять все планы. В том смысле, что ни о каком отъезде отныне не могло быть и речи.

Но люди ждали, рассчитывали на него, и надо было их предупредить, сказать, пусть едут сами.

Хотя… Машинистам-то точно можно оставаться здесь. Никакая банда из Рудни теперь сюда сунуться не посмеет, а посмеет, так здесь и поляжет.

Раз уж неведомый полковник сумел собрать в нынешней обстановке воинскую часть, то в его умении воевать никаких сомнений быть не могло. По крайней мере, у людей понимающих.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Автомобиль скрылся за ближайшим холмом. Улеглась поднятая им пыль. Лишь удаляющийся звук мотора какое-то время долетал до окраины села, а потом утих и он.

– Что ж, Александр Дмитриевич, пора и нам… – Аргамаков оторвался от созерцания дороги. – Следующий отдых, надеюсь, будет уже в Смоленске. Если наш флотский друг не поспеет туда одновременно с нами.

– Все готово. Через полчаса можем выступать, – привычно подтянулся Канцевич.

– Хорошо. Командуйте. А я пойду попрощаюсь с нашим милейшим хозяином. Даже странно сохранить такой оазис посреди нынешнего запустения.

– Бог не без милости, Александр Григорьевич. Может, еще все вернется, – вздохнул начальник штаба.

– Может быть, – несколько рассеянно кивнул Аргамаков.

Мысленно он находился с уехавшими. Как у них сложится? Три недели назад дорога была безопасной, но все так быстро меняется в последнее время, что ни за что поручиться нельзя.

Даже за то, что новоявленная республика еще не закончила своего существования. Судя по словам Дзелковского, крепостью и здравомыслием новая власть не блистала. Если уж до сих пор она не смогла распространиться дальше городских окраин или ближайших деревень, то это не власть, а так, игры немощных людей. Их счастье, что большинству нет никакого дела до того, кто в данный момент пыжится наверху.

А матрос? Чего добивается он? Ведь, если не глуп, должен понимать: любой грабеж не может продолжаться бесконечно. Добро отнимет, людей перебьет, но надо же будет жить как-то дальше! Земля сама не родит, пить же и есть надо каждому. Вне зависимости от политических взглядов и душевных наклонностей.

Уж не задумает ли Горобец создать свое мелкое государство? Этакую вотчину, которая обеспечивала бы его банду съестным?

Нет, оборвал себя Аргамаков. Можно сквозь пальцы смотреть на потуги господ либералов и революционеров осуществить свои давние чаяния по созданию рая на земле, но Горобца надо остановить. Хотя бы в память об уничтоженных им людях.

– Значит, через полчаса, Александр Дмитриевич, – напомнил полковник и направился к дому.