Страница 26 из 201
— Он захватит весь мир, если ему не помешать, — вещал Госсекретарь. — И нет смысла бояться русского ответа. Когда Эммануил умрет, некому будет продолжать войну. Он — единственное зло, и на нем все держится.
В последнем он был, пожалуй, прав. Хотя не знаю. Я представил себе смерть Господа, и мне стало страшно. Это было слишком страшно, чтобы представлять.
В Париже, однако, мы чувствовали себя в безопасности. Радио и телевизионные станции Господа вещали на весь мир, готовя его приход на западе, востоке, севере и юге. Шла информационная война, не менее беспощадная, чем война при помощи оружия. И пока мы побеждали.
Я ходил по улицам города, магазинам, музеям, открытым кафе, и везде у большинства людей я видел знак на правой руке. На тех, у кого знака не было, смотрели как на отщепенцев и советовали немедленно принести покаяние. Теперь это можно было сделать в любой церкви, священник которой присягнул Господу. И символ спасения неизменно появлялся у покаявшегося. В нейтронные бомбы, похоже, никто не верил. Разве что те, кто отказался от присяги. Но таких было немного.
В начале сентября мы покинули этот благословенный город и отправились на юг. Мимо плыли виноградники и замки Бургундии, белокаменные, окруженные рвом, словно растущие из воды; деревни на холмах с неизменной Eglise Romane и желтоватыми домиками под черепичными крышами. Мы приближались к Шаону-на-Саоне, когда Господь получил официальный ультиматум от Европейского Военного Союза и Североамериканских Штатов и зажег от него свечку.
— Что там было? — с ужасом спросил Филипп.
Вопрос был бессмысленный, Содержание передавали по радио, и не один раз. Нам было велено остановиться, иначе будет осуществлена нейтронная бомбардировка. На размышление давалось пять часов.
Мы двигались дальше, к Макону. Турну уже был эвакуирован, мертвый город в зарослях плюща и осенних цветов. Несколько эвакуированных деревень. Становилось жутко.
В нашей армии появились дезертиры. Но, как ни странно, немного.
— Не стоит преследовать маловеров, — сказал Господь. — Мне не нужны такие солдаты.
Когда истекли пять часов, он стал искать место для лагеря.
— Надеюсь, теперь они не решат, что мы исполняем ультиматум, — объяснил он.
Апостолы, то есть я, Марк, Филипп, Матвей, Иван, Якоб Зеведевски, были рядом и смотрели на него с ужасом.
— Мы все умрем, — прошептал я.
Господь не услышал.
— Приблизительно через полтора часа разбиваем лагерь под Маконом, — распорядился он.
Откуда он знал, что нам хватит времени?!
Времени хватило. Мы поставили палатки, и Эммануил созвал нас всех к себе.
— Иоанн, принеси мне Копье!
То самое, которое было в Вене, с крестами и голубиными крыльями. Иван держал его горизонтально, двумя руками, преклонив колени как оруженосец.
Эммануил взял копье и повернул острием вверх.
— Встань!
Господь наклонился, помог Ивану встать, обнял за плечи.
Бомбардировки не было, хотя время ультиматума давно истекло. Филипп включил карманный радиоприемник.
«В девятнадцать тридцать принято решение о бомбардировке лагеря оккупантов. Ровно в двадцать часов состоится запуск ракет», — сообщил диктор.
Я взглянул на часы. Девятнадцать тридцать семь.
— Девятнадцать сорок две, — сказал Филипп.
У него вечно часы убегали на пять минут.
Эммануил стоял в центре палатки и держал копье. Если бы не камуфляж! Не человек — икона на вратах хама, не хватает только белого знамени с крестом. Сияющие глаза, волосы, разбросанные по плечам, лицо, подобное иконописному лику, — я был покорен, я забыл о страхе.
— Зачем я только с тобой связался!
Это Матвей. Сидит, закрыв лицо руками, чуть не рыдает.
— Будь мужчиной, Матвей! Если я с вами — значит, ничего не случится. Или ты не веришь в меня? Иди сюда!
Господь обнял его за плечи,
Начался отсчет. Они не постеснялись передать его по радио. Шоу массового убийства — в прямом эфире.
Марк отодвинул полог палатки и посмотрел на небо. Он один осмелился взглянуть смерти в лицо.
Почти тотчас мы услышали гул. Марк отступил назад и повернулся к нам.
Эммануил шагнул к выходу. На острие копья набухала алая капля. Вытянулась, оторвалась, упала на землю.
И в корень древа Добра и Зла из горла чаши Грааль
На землю падала кровь красна, как вопль Судной Трубы…
[15]
Копье кровоточило…
Гул прекратился, но ничего не произошло. Эммануил обернулся к нам.
— Я Господь. Если я не хочу, чтобы произошла ядерная реакция, — она не начнется.
Мы вышли из палатки под вечернее небо в ярком пламени заката. На поля и виноградники уже опускался туман. Неразорвавшиеся бомбы лежали чуть в стороне от палаток, и мы рассмотрели их в вечерних сумерках. Мертвые рыбы, всплывшие на поверхность, они так странно смотрелись под созревшими гроздьями мелкого винного винограда, среди сломанных лоз.
— Эй, ребята, не увлекайтесь! — крикнул нам Господь. — Они все-таки фонят. Мы сворачиваем лагерь.
Войска Европейского Союза стояли километрах в десяти от того места, где был наш лагерь. И здесь почти повторилась немецкая история.
Когда мы подъехали достаточно близко, Эммануил спрыгнул на землю и пошел к войску противника, приказав своей армии оставаться на месте. Только мы, апостолы, получили право сопровождать его. И на нас уставились дула пушек и автоматов.
— Неужели вы будете стрелять в своего Господа? Неужели вы думаете, что ракетами с ядерными боеголовками можно победить того, кто создал этот мир? Ракеты полетят туда, куда захочу я, а не ваши компьютеры, и если я решу, что урану не должно делиться, он не разделится. Посмотрите на ваши ракеты. Они целыми лежат на земле, никому не причиняя вреда.
Опять этот голос, широко разносящийся над долиной. Я подавил в себе желание пасть на колени. Наверное, мы не должны были этого делать.
Вражеское войско становилось все ближе. Мы шли на ряды танков. И, хотя я знал, что с нами ничего не случится, ступал все неувереннее. Наконец, верно, какому-то генералу удалось заставить солдат стрелять. Прозвучал залп, и снаряды полетели в небо, огибая нас. Эммануил поднял голову и посмотрел вверх, где высоко над нами рвались снаряды, и улыбнулся, словно салюту, устроенному в его честь. Осколки упали в долину, далеко от нас, потревожив белое одеяло вечернего тумана, лежащего между холмами, Это была даже не попытка обороняться — всего лишь истеричный крик испуганных людей, бессмысленный и бессильный.
15
Стихи Евгения Сусорова.