Страница 88 из 100
– Поскольку вы так настаиваете, миссис Смит, – разумеется, я понимаю, что это не настоящее ваше имя, – я вынужден сказать, что если и делаю для вас исключение, то весьма неохотно. В таких случаях пациент отнюдь не должен знать правду. Но, принимая во внимание семейные обстоятельства и ответственность, о которой вы мне говорили, а также если мне позволено будет сказать, принимая во внимание ваше мужество, я должен признать, что это случай не совсем обычный… Да, боюсь, сделать ничего нельзя… Сколько времени это продлится? Года два, я думаю, может быть чуть больше; но последний год будет… Должен вас огорчить, вам не долго еще удастся сохранять это в тайне. Вам и сейчас следует больше щадить себя. Неужели вы и в самом деле ни одному человеку не можете сказать правду?
Да, не могу. Кроме Уолтера, никогда, и никому ничего нельзя было рассказать. А он уезжает в южные моря.
И нечего стоять тут дура дурой. Он догадается, что с нею что-то неладно, а он не должен знать… не должен.
А почему бы не сказать ему? Если он уедет, его убьют – и все.
"Ну конечно. А если ему сказать, он останется. И незачем говорить такие страшные слова – рак… Довольно малейшего намека, и он останется.
И упустит такую счастливую возможность? Единственную. последнюю. Мама обокрала его в первый раз, Фанни во второй…
Ну конечно. Почему бы и нет? Это совсем в духе семейных традиций".
Вот дрозд наконец нашел червяка – отличного, толстого. И тащит его из земли дюйм за дюймом, то дернет, то рванет… Приятно, должно быть, червяку.
Уолтер замолк. Он неожиданно подошел, обнял ее.
– Хорошая моя, я знаю, ты будешь тосковать. Мне так жаль…
Тут он увидел лицо сестры и крепко сжал ее плечи.
– Не смотри так, Би! Родная, лучше я откажусь. Только бы…
Она топнула ногой.
– Опять самопожертвование! Не хватит ли? – Глаза ее сердито сверкнули.
– Не забудь, у меня есть еще и Артур. Ты только подай ему пример, и он тоже выпустит из рук свое счастье, лишь бы Глэдис не скучала без него. Думаешь, мы с ней скажем тебе спасибо? Хватит нам и одного святого в доме!
Уолтер испытующе смотрел на нее.
– Я ведь еще не написал о своем согласии.
– Так пойди и напиши, и покончим с этим.
– Нет, сперва поговорим начистоту, Би. Я хочу знать правду. Ты в самом деле хочешь…
Она рассмеялась, пожалуй чересчур громко.
– Если уж тебе угодно знать правду, пожалуйста: я хочу, чтобы ты хоть раз в жизни сделал что-нибудь просто для собственного удовольствия. Ты будешь счастлив, а важнее счастья ничего нет на свете.
Уолтер покачал головой.
– Не верю, что ты так думаешь, вся твоя жизнь доказывает обратное.
– Ас чего ты взял, что я довольна своей жизнью? – вскинулась Беатриса.
– Да, в свое время я бог весть что натворила, но…
Она тут же испугалась слишком откровенного признания и поспешила заговорить о другом:
– Гольбах прав. Церковь, религия, нравственные законы сделали человечество преступным и отвратительным, и все потому, что они сделали его несчастным. Душа человека расцветает от счастья, как трава зеленеет в солнечных лучах. Взгляни на Глэдис!
Она вдруг стала очень серьезна.
– Это очень мудро, Уолтер, это единственное, чему меня научила жизнь. Я не верю в бога, я и в дьявола больше не верю, но я верю, что каждый человек имеет право быть счастливым. Смотри же, чтобы никто не отнял у тебя твоего счастья.
Она опять засмеялась, притянула к себе его голову и поцеловала в макушку.
– О вкусах не спорят! Если тебе очень хочется, чтобы тебя подали под соусом какому-нибудь людоедскому вождю, поезжай, пожалуйста, превращайся в жаркое и будь счастлив. Но до тех пор, во всяком случае, оставайся у нас. За это время ты наберешься сил, у Глэдис еще целый год будет хороший учитель, и всем нам будет приятно, что ты с нами. А когда ты вернешься… если вернешься…
Он снова крепко обнял ее.
– Ну конечно я вернусь. И знаешь, что мы тогда сделаем? Слушай, Колибри.
Так прозвал ее отец, когда она была совсем маленькая. В ту пору он еще видел, и легкие, грациозные движения девочки напоминали ему эту крохотную птичку.
– Да?
– Дай сроку три года, ну, скажем, четыре для верности. Глэдис будет уже восемнадцать. И уж можешь не сомневаться, из нее выйдет весьма энергичный самодержец. Мы передадим ей бразды правления и сбежим только вдвоем, ты да я. Устроим себе каникулы на целых полгода, а куда сбежим, угадай. Объездим все греческие острова. Повидаем все места, которые так любил папа. Разве тебе не хочется поглядеть на Лемнос и на пещеры Сирен?
И на воды Стикса… Она прижалась щекою к его волосам. Что ж, Глэдис, наверно, понравится Эгейское море. Они будут там утешать друг друга.
Она опять поцеловала Уолтера в макушку; потом снова засмеялась, на этот раз совершенно естественным смехом, и легонько оттолкнула его.
– По рукам. А теперь, Уоткин-Магеллан, ты меня пусти, мне надо потолковать с кухаркой. Генри собирается в Стратфорд разузнать насчет дорогого его сердцу турнепса, мистер Юнг прислал ему семена в обмен на молоко, а я тут болтаю с тобой, вместо того чтобы составить список покупок.
Вот напиши-ка им о своем согласии, пока Генри не уехал, тогда письмо поспеет к почтовой карете и ты не потеряешь еще неделю понапрасну. Хватит тебе полчаса? Генри скорее заставит ждать самого епископа, но только не лошадь.
ГЛАВА IX
Прочитав ответ Повиса на приглашение приехать в Бартон, Уолтер удивленно улыбнулся.
– Невозможно попять этого чудака. Я писал ему, что останусь здесь до самого отъезда в экспедицию, и что вы с Генри очень его ждете, и что ты просила передать ему, что будешь ему рада в любое время, и приложил жалованье за три месяца. А он вернул деньги с короткой и не слишком любезной запиской: он, видишь ли, нашел место кондитера в каком-то лондонском трактире и заявляет, что может и сам о себе позаботиться, пока я не соберусь в дорогу. О том, что мы звали его сюда, он даже не упоминает.
Оставшись на какую-то минуту наедине с Артуром, Беатриса рассказала ему об отказе Повиса приехать. Она помогала мальчику укладываться в дорогу.
– Как по-твоему, Артур, может быть Повису неприятно видеть нас с тобой, потому что мы знаем, что он сделал?
– Я думаю, он потому не хочет приехать, что дядя Генри ничего не знает.
Ему, наверно, кажется, что нечестно приезжать сюда. И потом, тетя Беатриса, по-моему…
Он остановился.
– Что же?
– По-моему, Повис… обижается… ужасно обижается. Жалко, что дядя Уолтер так плохо его понимает.
– Не жалей. Тогда он догадался бы, и это было бы страшное несчастье.
Дяде Уолтеру и без того нелегко.
Мальчик кивнул.
– Да, но Повис… Какая, должно быть, мука так любить.
Тетя Беатриса, я не хочу знать, что он вам сказал, но… что вы сами подумали?
– Я ничего не думала. Я увидела.
– И я тоже, – прошептал он.
– Что же ты увидел, Артур?
– Я… не знаю. А вы?
– Я увидела, что добро и зло неразделимы. – Она прикрыла глаза рукой. – Трудно объяснить. Что-то перевернулось во мне. Понимаешь ли… наши поступки только символы, сами по себе они ничего не значат. Наши побуждения – вот что важно. – Она опустила руку и покачала головой. – Боюсь, это звучит невнятно.
Но я не знаю, как сказать яснее.
Он молча кивнул и взял с полки «Vita nuova».[18]
– Можно?
– Бери что хочешь. Но эта книга, наверно, есть у д'Аллейров. Отец Жиля был большим знатоком Данте.
– На этом экземпляре есть пометки.
– Твои?
– Совсем мало, и карандашом. Я сейчас же сотру, если хотите. Они только в конце, на чистой страничке. Беатриса взяла у него из рук книгу.
– Да это стихи! А прочесть нельзя?
– Вам можно.
Она села и прочла набросанные карандашом строки.
– Артур, – спросила она не сразу, – давно ты сочиняешь стихи?
18
«Новая жизнь» (итал.).