Сними обувь твою

«Мисс Бейкер удостоит меня чести стать моей женой, а вы сейчас извинитесь перед нею». И они извинились. Вот и все. Не знаю, можешь ли ты это понять.

– Ну конечно я понимаю, милый… Скажи, ты не думаешь, что это была ловушка?

Он ответил не сразу.

– По совести говоря, не думаю. Изредка у меня мелькала такая мысль, но это со зла. Когда человека терпеть не можешь, легко быть несправедливым.

Беатриса кивнула.

– Ну, я ее действительно терпеть не могу, но я тоже этого не думаю.

Она, конечно, воспользовалась, когда увидела, что сама жизнь подстроила тебе ловушку и ты попался. Во всяком случае, теперь не это важно: ты упал в яму и пора уже тебе оттуда выкарабкаться. Если уж ты и думать не можешь о сумасшедшем доме, так, может быть, развод? Без сомнения, после истории с письмом из министерства иностранных дел, и с клеветой, и с Джейбсом, и притом, что могут о ней рассказать доктор Терри и Повис…

– Не могу, Би. Весьма сомнительно, чтобы я мог получить развод, если бы и попытался, тут ведь не было ни измены, ни бегства из-под супружеского крова. И безусловно я не стану пытаться. В лечебницу, где ее будут запугивать и мучить, я ее тоже не отошлю. Мне не так много осталось от Элоизы, но она научила меня не быть жестоким.

– Этому тебя не нужно было учить, дорогой, вероятно поэтому она тебя и полюбила. – Голос Беатрисы звучал нетвердо.

Уолтер продолжал, все еще не глядя на нее:

– Доктор Терри надеется, что когда-нибудь у нас появятся такие лечебницы, где с помешанными будут обращаться по-человечески. Но мне до этого не дожить. Вот что, Би, не будем больше об этом говорить.

– Еще минуту, милый. Может быть, будет немного легче, если у тебя станет посвободнее с деньгами?

– Чем же тут помогут деньги?

– Если б ты мог поместить ее в дом какого-нибудь врача, где она жила бы постоянно, где с нею обращались бы хорошо, но держали под наблюдением…

– Едва ли это возможно; во всяком случае, деньги потребовались бы огромные. По доброй воле никто не станет… – Он замолчал на полуслове, потом прибавил устало:

– Я к этому привык.

Беатриса торопливо прикидывала в уме доходы и расходы.

– Я уверена, – сказала она чуть погодя, – если я попрошу у Генри денег на это, он даст. Он очень нежно к тебе относится и только на днях спрашивал, нельзя ли как-нибудь тебе помочь.

– Генри славный малый. Поблагодари его от меня. Но вряд ли это возможно.

– А если тебе когда-либо представится такая возможность, ты дашь нам знать?

– Может быть, когда-нибудь. Только ты не тревожься об этом, с тебя довольно своих огорчений. Нам осталось всего несколько часов, попробуем на это время обо всем забыть. Завтра мне надо ехать.

– Понимаю, – сказала она. – Уолтер, пока ты еще здесь, я должна кое-что сказать тебе.

– О маме?

– Да… А откуда ты знаешь?

– Как узнают такие вещи? Я уже давно не видел той улыбки, которая меня так пугала, вот я и подумал – может быть, ты простила маме.

– Простила? Не знаю, это очень трудно. Боюсь, природа не одарила меня милосердием, как тебя. Но дело в том, что я сама ошиблась.

Уолтер молча ждал.

– Как-то в Кейтереме они громко ссорились, – продолжала Беатриса, – и я нечаянно услышала ее слова. Я решила, что она говорит об одном случае. Но теперь я думаю, что это было бы слишком хитро для нее. После нашего разговора в Каргвизиане я думала… Наверное, было какое-то более простое объяснение, не важно какое. Она ничего не подстраивала?

– Нет, никогда. Она просто плыла по течению.

– Да. И вот мне казалось, что она подстроила одну вещь, а теперь я думаю… пожалуй, она об этом и не подозревала. Больше я ничего не могу тебе сказать. Она еще во многом виновата и перед тобой, и передо мной, и перед отцом. Но в тот раз она была ни при чем, а потому я не стану поминать ее лихом.

ГЛАВА IV

Новый учитель оказался мастером на все руки. Он не только превосходно разбирался в изготовлении сыров, в овцах и математике, но и с жадностью глотал любые книги, как французские, так и английские. Беатриса предложила ему пользоваться своей небольшой, но прекрасно подобранной библиотекой, и он часто засиживался за книгой до глубокой ночи. Усталость, непогода – ничто его не пугало, и, в дождь ли, в снег ли, запасшись ломтем хлеба и куском сала, он долгими часами бродил по окрестностям. Время шло, и все чаще его сопровождали оба ученика и целая куча собак. Из этих походов дети и собаки возвращались одинаково перепачканные и одинаково счастливые. Помимо обычных занятий, они непрестанно впитывали множество самых разнообразных познаний.

Сведения о птицах, животных, растениях, умение плести корзины и всякую всячину из веревок, старинные народные предания, рассказанные по-французски, – все это казалось им не уроками, а развлечением.

Однажды Жиль д'Аллейр постучался к Беатрисе.

– Простите, мадам. Я не помешал?

– Нисколько. Входите. Вам нужна какая-нибудь книга?

– Есть у вас д'Аламбер? Я знаю, у вас есть кое-кто из энциклопедистов.

– Все философы в том шкафу, слева. Он окинул взглядом полки.

– Вольтер, Монтескье, Дидро, Гельвеций… Я вижу, у вас тут есть все, от Руссо до Гольбаха. Она улыбнулась.

– Вы ведь знаете, мой брат человек добросовестный. Много лет назад я как-то попросила его прислать мне несколько образцов современной французской мысли, вот он и прислал. Не стану делать вид, будто я все это причла.

– Но кое-что вы прочли, правда?

– Говоря по совести, вряд ли я хоть одну из этих книг прочла с начала до конца. Я пробовала, но… – Она не договорила.

– Они показались вам слишком трудными?

– Не то что трудными, а… право, не знаю, как вам объяснить.

– Скучными?

– Н– Нет. Но они так неубедительны. Утопические планы строить нетрудно; но чем они прекраснее, тем меньше они, по-моему, подходят настоящим живым людям.

Он круто повернулся к ней, глаза его блестели, в голосе звучало нетерпеливое любопытство.

– Откуда вы знаете? Разве кто-нибудь пытался когда-нибудь осуществить эти планы?

Это было так неожиданно, так непохоже на его обычную сдержанность, что Беатриса посмотрела на него с удивлением. Он тотчас снова стал спокойным и почтительным.

– Прошу извинить мою дерзость.

– Нет, скорее это дерзость с моей стороны. Во всяком случае, я вижу, вы со мной не согласны.

– Я вас просто не понял, мадам. Если б вы объяснили вашу мысль…

– Боюсь, что она того не стоит.

– А все же, может быть вы будете так добры… Какой он настойчивый!

– Если это вас так интересует, – сказала она, – я постараюсь объясниться. Но присядьте же. Он молча повиновался.

– Видите ли, – медленно начала Беатриса, – эти планы духовного возрождения человечества представляются мне всего-навсего красивыми фантазиями. Вероятно, почти все мы хотели бы, чтобы мир был устроен не так несправедливо, но что бы мы делали, если бы он и стал лучше? Наши отвратительные законы и обычаи – лишь отражение нашей собственной сути. Мы от рождения жадны и жестоки. В глубине души мы вовсе не желаем ни справедливости, ни красоты, они мешают нам дышать. Пусти нас в рай – и мы не успокоимся, пока не обратим его в пустыню.

– У вас есть Артур и Глэдис, и вы можете так думать! Недоверие, прозвучавшее в его голосе, отрезвило Беатрису. Она думала вслух, что может быть глупее! Слегка смущенная, она укрылась за маской шутливого цинизма.

– Ну, дети другое дело. Сейчас, признаюсь, они прелестны. Но ведь и тигрята прелестны, пока у них не выросли клыки. А человек – мерзкое животное.

Подняв глаза, она увидела, что он серьезно и пристально смотрит на нее.

– Мне кажется, мадам, что в глубине души вы не думаете о людях так плохо.

Она чуть не подскочила. Словно голос леди Монктон раздался из могилы:

«Кого это вы хотите обмануть? Своего ангела-хранителя?»

– Нет, – сказала она наконец. – Пожалуй, не думаю… не совсем так… больше не думаю. Но раньше я думала именно так, – прибавила она. – Поэтому, наверно, я и не любила ваших философов и их утопий. Придется как-нибудь снова вернуться к ним.