Страница 54 из 100
И она с грустной улыбкой поглядела на ползающую у их ног крохотную девочку.
– Когда она стукнется об стул, она его бьет – зачем сделал ей больно.
Ничего не смыслит, чистая душа. А мужчина что дитя малое.
– А женщина что сорока, – проворчал Билл. – Никак не может не трещать.
Тем дело и кончилось, мэм, – продолжал он, обращаясь к Беатрисе. – Мне уж механиком не быть. А Артур будет, если вы его выучите. И не сбивай ты его, Мэгги, нечего ему лезть в священники. Нет уж, моя милая!
– На все воля божья, – тихо и строго ответила она.
Беатриса отвернулась, и взгляд ее снова остановился на моделях Пенвирна. Давно знакомое чувство безнадежности, мысли о тщете всего земного – все разом нахлынуло на нее. Несчастные люди… Пожалуй, Артуру грозит немалая опасность, если преданный отец, любящая мать и искренний доброжелатель будут силою тащить его каждый в свою сторону.
Между тем хлопнула дверь, потом в пристройке послышался торопливый шепот и плеск воды. И вот внутренняя дверь приотворилась и в комнату бесшумно проскользнул босоногий мальчик.
– Поди сюда, Артур, – позвал Билл напряженным, хриплым от сдерживаемого волнения голосом.
Мальчик молча подошел, неловко поклонился гостям и остановился у отцовского кресла, глядя в пол. Беатриса повернулась к нему, и сердце у нее сжалось. «Да ведь это архангел Гавриил», – почти со страхом сказала она себе.
В странном обличье, что и говорить. Серафим, попавший в беду, лишенный своих сверкающих крыльев, заключенный, как в темницу, в неуклюжее тело подростка, худой, робкий, скованный застенчивостью; он не столько умылся, сколько размазал на себе грязь, и от него пахло рыбой, потом, отсыревшим тряпьем и свиным навозом. И однако – это был архангел Гавриил.
В эту странную минуту сильней всего в ней была жалость к Биллу.
У кого есть талант и он зароет его в землю… Никогда еще она так ясно не понимала, что значат эти слова. Бедняга, неудачник, все его неосуществленные мечты, вся мука загубленного дара, который и поныне не дает ему покоя, обратились в неистовую, страстную жажду завладеть этой неподвластной ему душой.
Ему никогда не быть механиком, но вот Артур… Артур будет. И, однако, в Артуре восторжествует то, что заложено в нем. Стремясь к тому неведомому, что ему предназначено, он растопчет все то, что лелеяли в сердце своем и отец и мать, и даже не заметит этого.
С матерью его роднит хотя бы внешнее сходство. Но Билл даже и внешне почти ничего не передал своему любимцу. Большой лоб, невысокий рост да сухощавая, крепкая фигура – вот и все, что есть у них общего. По виду он весь в мать. Все ее – рот, посадка головы, строгий и чистый профиль, светлые волосы, длинные пальцы, крылатые тонкие брови. Глаз сейчас не видно, но уж конечно они синие.
– Вот какое дело, Артур, – продолжал Билл. – Этот джентльмен хочет дать тебе образование.
Мальчик бросил быстрый, испуганный взгляд на отца, потом на Генри и снова опустил глаза.
– Пойдешь в школу, выучишься математике и всякому такому, алгебре и как машины делать…
– Одну минуту, Пенвнрн, – остановил его Генри. – Дайте я ему объясню.
Послушай, дружок. Твой отец спас моих сыновей от смерти, и я хочу отблагодарить его. Он просит дать тебе образование. Что ж, я с удовольствием. Но прежде всего ты должен понять: чтобы стать образованным человеком, надо много и упорно трудиться. Никакая школа не пойдет тебе на пользу, если ты не сумеешь взять то, что она дает. Я могу дать тебе лишь возможность учиться. А станешь ли ты образованным человеком – это зависит от тебя одного.
Он помолчал, но так и не дождался ответа. Мальчик по-прежнему не поднимал глаз. Мэгги подалась вперед, губы ее приоткрылись. Тяжело дыша, она то сжимала, то разжимала сложенные на коленях руки.
– Так вот, – продолжал Генри, – если я определю тебя в школу, будешь ты вести себя примерно и усердно учиться? Постараешься не осрамить своих родных?
– Да, сэр, – едва слышно ответил мальчик.
– Ты не станешь задирать нос и бездельничать, не забудешь отца с матерью, которые не жалели трудов, чтобы вырастить тебя?
– Нет, сэр.
– Твой отец говорит, что ты умеешь читать, писать и считать.
– Да, сэр.
– Что ж, хорошо, – покорно сказал Генри. – Только давайте действовать разумно. Сперва пускай походит год в школу, посмотрим, что получится. Если через год мы увидим, что он способен к математике и все такое, ну и, разумеется, если он и в самом деле хороший, усидчивый, прилежный паренек, тогда я охотно дам ему солидное коммерческое образование. Может быть, со временем удастся обучить его бухгалтерии или чему-нибудь в этом роде. И если он будет по-прежнему примерно вести себя, то, когда он станет постарше, я попытаюсь его пристроить. Я думаю, мой двоюродный брат по моей рекомендации не откажется испытать его в деле. А уж дальше от него самого будет зависеть, далеко ли он пойдет.
– Спасибо вам, сэр, – неуверенно начал Билл. – А в этих школах математике учат? Я хотел бы сделать из него настоящего…
– Артур, – позвала Беатриса, – поди сюда, пожалуйста. Он подошел послушно, но точно нехотя, и остановился, по-прежнему глядя в пол .
Видя, что мужчины уже снова поглощены разговором, а Мэгги внимательно прислушивается, Беатриса наклонилась к мальчику и тихо спросила:
– Чем ты огорчен, дружок? Тебе разве не хочется в школу?
Он все молчал и только переминался с ноги на ногу.
– Ну, скажи. Неужели тебе не хотелось бы знать больше, чем ты знаешь теперь?
– А как же.
– А в школу ходить не хочешь? Ты что же, боишься?
– Нет, мэм.
– Тогда в чем же дело?
Он медленно повернул голову, поглядел на Мэгги и снова опустил глаза.
– Мама будет плакать…
Так вот оно что!
– Скажи, Артур, твоей маме сейчас легко?
Он покачал головой.
– Ну вот видишь. Ей и не может быть легко, пока твой отец так терзается из-за того, что ты не учишься. Если ты поедешь в школу, ты сможешь приезжать на лето домой, к маме. И, наверно, ты и сам увидишь, что у нее станет гораздо легче на душе. И вот что еще я тебе скажу. Маме теперь уже никогда не будет так трудно. У вас будет новый дом, и новая парусная лодка, и хорошая корова…
Впервые мальчик поднял голову, и слова замерли у нее на губах. Да, глаза у него синие. Но таких синих глаз она еще никогда не видала. Это была сапфировая синева морских глубин, и глядели они не на нее, а сквозь нее, в бесконечность, Но откуда в них такая скорбь?
Не сразу ей удалось снова заговорить.
– Не тревожься о маме. Твой отец спас наших детей, и мы бесконечно благодарны ему. Мы позаботимся о ней. Скажи мне, ты в самом деле хочешь выучиться математике и стать механиком?
– Я постараюсь. Отец так хочет… Голос его оборвался.
– Я знаю, ты будешь стараться изо всех сил. Но, может быть, ты хотел бы стать кем-нибудь еще?
Он молча кивнул. Она притянула его к себе.
– Кем же? Мы будем рады помочь тебе. Если бы ты мог выбирать, кем бы ты стал?
Какие трагические глаза! Она крепче обняла его.
– Ты не хочешь сказать мне?
Наконец он решился.
– Я хочу… колоть свиней, – шепнул он.
Хорошо, что она давно уже выучилась владеть своим лицом и оно не выдало ее. Она просто на миг опустила ресницы, и мальчик так и не узнал, как резанули ее его слова.
В этом краю вересковых равнин, на отдаленных фермах скот забивали за небольшую плату странствующие мясники, они же заодно от случая к случаю торговали рыбой и перепродавали свиней и телят. Только вчера, проходя мимо фермы, стоявшей на высоком холме, она отвернулась, чтобы не видеть, как рослый детина с жестоким и грубым лицом тащит на убой визжащую свинью.
И, помолчав лишь одно короткое мгновение, она спросила по-прежнему тихо и ласково:
– Почему тебе этого хочется, милый?
Мальчик снова отвел глаза.
– Свиньи так вопят… Я бы убивал их быстро.
У нее сжалось сердце. А ведь ему и тринадцати нет… Блаженны милостивцы. Нет… о нет, если уже в этом возрасте они знают, что милосердие в том, чтобы даровать быструю смерть.