Сними обувь твою

ЧАСТЬ II

ГЛАВА I

– Она когда-нибудь станет прежней? Как ты думаешь? – спросил Генри.

Уолтер молчал. У него не хватало духу сказать «нет», и он не решался сказать «да».

Со дня несчастья – вот уже десять месяцев – он почти все время жил в Бартоне, потому что был последней опорой рушившегося дома. Бедняга Генри, неожиданно столкнувшийся лицом к лицу с суровыми требованиями жизни, от которых его столько лет ограждали, был беспомощен, как пес, потерявший хозяина.

Физически Беатриса чувствовала себя лучше, чем можно было ожидать.

Первые полгода она не вставала с постели, но теперь уже была в состоянии без посторонней помощи передвигаться по комнате. Правда, не было никакой надежды, что она когда-нибудь сможет ходить быстро и помногу, – кроме ушиба позвоночника, у нее было еще неизлечимое внутреннее повреждение, от которого, по мнению доктора, ей предстояло страдать всю жизнь. Однако паралич ей больше не грозил, и доктор утверждал, что в течение следующего года она постепенно сможет все больше и больше заниматься делами.

Но было сомнительно, пожелает ли она чем-нибудь заниматься. Казалось, пережитое потрясение превратило ее в другого человека. Твердая воля, на которой в течение всей ее замужней жизни держался Бартон, теперь бесследно исчезла. Ее ум был по-прежнему ясен, и когда удавалось на несколько минут привлечь ее внимание к каким-нибудь домашним или иным проблемам, она разрешала их с прежней легкостью. Но стоило внешнему давлению ослабеть хоть на минуту, как ее интерес угасал и она вновь становилась странно, пугающе равнодушной ко всему. Она, как и раньше, была мягка и рассудительна и даже стала как-то по-новому ласкова с мужем и детьми. Но в то же время их благополучие, казалось, больше не заботило ее, и она охотно перекладывала свои обязанности на всякого желающего.

Знаменитый лондонский врач, которого пригласили зимой для консультации, сперва был несколько удивлен горестным отчаянием мужа и брата. Ее состояние казалось ему вполне естественным для «типично женственной женщины». Он изумился, узнав, что она бросилась между ребенком и быком. «Замечательно, сказал он, – какую силу имеет материнский инстинкт». И только когда Уолтер показал ему ее библиотеку, он понял, насколько ошибся в оценке характера своей пациентки.

В конце концов он пришел к заключению, что, хотя исход еще неясен, есть все основания надеяться на полное душевное выздоровление. «Иногда, объяснил он, – подобного рода потрясения приводят к устойчивому изменению характера, но это бывает редко и обязательно связано с повреждением мозга. К счастью, в данном случае голова не пострадала. Я полагаю, что уже в ближайшие недели вы заметите некоторое улучшение». Но он приезжал в ноябре, теперь был май, а Уолтер все еще не замечал никаких перемен. В глубине души он порой опасался, что у нее начинает развиваться наследственная меланхолия.

– Теперь, когда установилась теплая погода, – сказал семейный врач, перемена обстановки и морской воздух, я думаю принесли бы миссис Телфорд большую пользу.

Для Генри морской воздух означал Брайтхелмстон. Сияя, он отправился с этим предложением к жене.

– Доктор Джеймс понимает свое дело. Знаешь что: мы остановимся в том же отеле и закончим медовый месяц, который нам пришлось тогда прервать.

Чудесная мысль! Морской воздух – это лучшее лекарство.

Беатриса, испытывая только тень давнего отвращения, пробормотала, что ей никуда не хочется ехать. Уолтер, сидевший подле нее, внимательно посмотрел на сестру и ничего не сказал.

– Послушай, родная, – настаивал Генри, – доктор Джеймс советует тебе сделать усилие.

Она устало улыбнулась. Стоит ли беспокоиться и делать усилия? Ради чего? Генри продолжал превозносить прелести Брайтхелмстона.

– Да, – согласилась она, – морской воздух – это хорошо… Если бы только можно было дышать им вдали от людей и шума… Поезжай один, Генри, мне не нужно ничего, кроме покоя.

– Би. – сказал Уолтер, – а почему бы тебе не поехать погостить у меня в Корнуэлле? Ты найдешь там полный покои. Фанни приедет только в августе, а если воздух Каргвизиана тебе не поможет, то, значит, не поможет и никакой другой.

Да, ему удалось заинтересовать ее.

– Мой дорогой Уолтер! – запротестовал Генри. – Что за нелепый план тащить больную в такую даль…

– Это не такое уж трудное путешествие. Она может ехать не спеша.

– Ну, хорошо, ты привезешь ее туда, и что она там найдет? Лачугу в голой пустыне?

– Летом она не такая уж голая. Генри. Она одета в зеленый, золотой и пурпурный наряд, в ней жужжат пчелы, поют птицы. А Маунтстюарты построили для своей бабушки совсем не лачугу. Это очень удобный домик; меньше вашего, конечно, но ничуть не хуже.

– Но кто будет ухаживать за ней? Твой сумасшедший уэльсец?

– Она может привезти Эллен. У нас есть свободная комната. А Повис замечательный слуга, Ей будет очень удобно. У каменоломен, всего в семи милях от нас, живет очень хороший врач.

– То есть как это? – удивился Генри. – Как он умудряется не умереть с голоду в этой трижды забытой богом глуши? Я думал, что у вас там есть в лучшем случае знахарка.

– Сначала и я так думал. Но леди Маунтстюарт, которой принадлежит по крайней мере девять десятых всей округи, очень заботится о своем здоровье.

Кроме того. она весьма практична, если не сказать – скуповата, и считает, что выгоднее держать хорошего врача поблизости от своего поместья, чем каждый раз привозить его из Лондона. Доктор Томас – местный уроженец, имеет небольшое состояние и страстно любит охоту. Несколько выводков дичи и дом, который все равно пустовал, старухе ничего не стоят, а он взамен голосует за ее кандидатов и лечит ее служащих, живущих в поместье. О здоровье рабочих каменоломен и рыбаков, которые платят ей аренду, она не позаботилась, так что, заболев, они умирают без всякой помощи, если только Томас не лечит их из жалости. Все это обычная беда больших поместий, в которых не живут владельцы.

– Ну, если он действительно хороший врач, это, разумеется, меняет дело.

– Конечно. Вопрос только в том, нравится ли Би мое предложение.

Она подняла на него глаза.

– Мне кажется, что только это может принести мне какую-то пользу. Если бы я могла остаться совсем одна… у моря… Да, я согласна.

– Любимая, ты просто не представляешь, как одиноко тебе будет. Подумай только – целый день не с кем словом перемолвиться… ах, да – там будет Уолтер.

– А я буду молчать, – сказал Уолтер. – Мы поставим твою кушетку у большого окна, которое выходит на море, и, если тебе захочется тишины, будем на цыпочках приносить тебе поднос с едой и на цыпочках уходить, держа рот на замке. И ты за весь день не услышишь ничего, кроме шума волн и пенья птиц.

Генри покачал головой. Он не мог понять, как можно предпочитать уединение обществу тех, кто тебя любит.

– Не отговаривайте ее, – посоветовал ему Уолтер, когда они остались одни. – Это первое желание, которое она высказала. Не важно, чего она хочет, – важно, что она наконец чего-то захотела. Как бы то ни было, попробуем на месяц, а там видно будет.

Он немедленно уехал в Корнуэлл и через десять дней написал, что все готово к приему больной и ее горничной. Кучер сможет жить на ближайшей ферме и каждый день приходить за распоряжениями.

Генри, очень расстроенный, но покорившийся, не отходил от жены и бесконечными советами и предостережениями мешал ей укладываться. Но хлопотливые сборы были наконец закончены, и карета тронулась.

– Не разговаривайте со мной, Эллен, – сказала Беатриса. – У меня очень болит голова.

В Каргвизиан она приехала совсем измученная и несколько дней отдыхала; она почти все время молчала, но, судя по всему, была довольна. Затем к ней мало-помалу начали возвращаться силы. Но ей, видимо, по-прежнему хотелось быть одной, и Уолтер, чтобы не докучать ей, почти все время работал в своем кабинете – бывшем каретнике вдовствующей леди Маунтстюарт. Теперь это была библиотека, обставленная с монашеской простотой и соединявшаяся с домом крытой галереей. Когда приезжала Фанни, дверь галереи запиралась на замок.