Сними обувь твою

Как он объяснил симпатизировавшей ему вдовствующей графине, в отношении приданого он всегда пойдет на уступки. Даже красота будущей невесты – хотя приятная внешность была бы очень желательна – не составляет обязательного условия. Попросту говоря, единственно, что ему требуется, —это хорошая (как в буквальном, так и в переносном смысле) кровь, хорошая нравственность и хороший характер; при наличии этих качеств ему подойдет любая девушка разумеется, не запятнанная папизмом, сектантством или каким-нибудь скандалом. У которой хватит благоразумия полюбить деревенскую жизнь и оцепить доброго мужа и превосходное положение в обществе. Ведь быть хозяйкой Бартона…

Дойдя до этого, он порозовел и смутился. Ему было очень трудно говорить о Бартоне; его поместье не блистало показной роскошью, но оно было таким прелестным, неиспорченным, истинно английским: огромные вязы, грачи, вьющиеся над старинными коричневыми крышами, богатая, плодородная почва, усыпанные цветами луга, сады, шпалеры фруктовых деревьев. и великолепный красный бык, родоначальник замечательной породы молочного скота, лучшей в Уорикшире.

Неудача следовала за неудачей, а лондонский сезон уже подходил к концу.

Бродя по пышным комнатам леди Мерием и подхватывая обрывки сведений о присутствующих на балу молодых гостьях. Генри гадал, о какой из них шла речь в ее письме. Среди приглашенных, разумеется, было довольно много девиц на выданье. Некоторые, как он уже выяснил, ему не подходили, другим не подходил он – простому джентльмену из провинции нечего мечтать о дочерях герцогов и министров. Оставались только замужние женщины, старые девы, вдова набоба, сверкающая изумрудами, ее сухопарые болезненные дочки…

Когда наконец занятая хозяйка улучила для него минуту, она представила его очень живой, миниатюрной даме со звонким голоском и лихорадочно блестевшими глазами, которая поспешила сообщить ему, что с ней «только что начавшая выезжать» дочь.

На мгновение нижняя губа Генри упрямо выпятилась, и его лицо стало некрасивым. Неужели он ждал девять недель только для того, чтобы ему предложили дочь этой накрашенной Иезавели? Девчонку, наверное, с начала сезона безрезультатно таскали по всем балам – иначе откуда такая назойливость? А теперь ее собираются навязать ему!

Какова бы ни была дочь, мать представляла собой поучительное зрелище.

Когда он только начинал ходить, она, вероятно, была хорошенькой, как котенок, но кокетливые ужимки и детское сюсюканье теряют прелесть, когда женщина стареет. И так одеваться в ее возрасте!

Неприятнее всего его поразила фамилия – Карстейрс. Полчаса назад у ломберного стола он был вынужден резко оборвать какого-то мистера Карстейрса, который без стеснения пытался навязать ему сомнительное пари.

Разумеется, ее родственник, хотя слишком молод, чтобы быть ее мужем, а для сына слишком стар. Гнусного вида субъект. Несмотря на уродливый шрам, пересекающий веко, – красив, но какой-то неприятной красотой. Леди Мерием может считать его неотесанным провинциалом, но должна же она понимать, что у него хватит здравого смысла держаться подальше от подобной компании. В Уорикшире этой парочке нелегко было бы проникнуть в дом ее сестры.

Лондонское общество, кажется, не слишком разборчиво.

Он вежливо прекратил излияния словоохотливой дамы, сославшись на тут же изобретенное обещание посетить еще один дом, и оглянулся, ища хозяйку, чтобы попрощаться с ней. В пустом углу одиноко сидела девушка – так же, как час тому назад. Он уже не раз с мимолетным сочувствием поглядывал на нее. Не то, чтобы его могло заинтересовать такое хрупкое, безжизненное, бесцветное создание, но ему показалось странным, что с ней никто не танцует. Бедняжке, очевидно, суждено просидеть так весь бал.

Но теперь, взглянув на нее, он почувствовал изумление. Однако не красота привлекла его внимание. Девушка была недурна собой – стройная, тонкая, с правильными чертами лица и изящно очерченными бровями.

Присмотревшись, можно было заметить в ней своеобразную неяркую прелесть. По контрасту с бесконечными пышными локонами ему понравились эти мягкие, пепельные волосы, которые были только чуть темнее ее лица и обрамляли его словно тень. Но молодой девушке не идут худоба и темные круги под глазами.

Трудно было найти что-нибудь менее похожее на веселую, розовощекую племенную кобылу, за которой он приехал в Лондон. Собственно говоря, его заинтересовала лишь ее полная неподвижность. Он никогда не видел, чтобы человек сидел так неподвижно. «Словно кошка у мышиной норки», – сказал он себе и посмотрел на нее взглядом опытного охотника, стараясь понять, каким образом ей удалось стать почти невидимой. Он поглядел еще раз. Да, именно невидимой. Словно застывший без движения пугливый лесной зверек, который старается, чтобы его не заметили. Если бы не белое платье, выделявшееся на темной стене, она слилась бы с окружающим фоном, как лежащий заяц сливается с бурой землей.

Охваченный любопытством, он ждал, пока наконец она не пошевелилась.

«Какое благородство движений!» – подумал он. Заметив хозяйку дома, он попросил, чтобы она его представила.

Мисс Беатриса Риверс в ответ на его приглашение сразу встала.

Чувствовалось, что она училась у хорошего танцмейстера и была способной ученицей, – но что за удовольствие танцевать с девушкой, которая никогда не улыбается? Когда он предложил ей посидеть и поболтать, она согласилась с тем же покорным равнодушием. Сперва разговор никак не клеился. Она знала о светской жизни Лондона даже меньше, чем он, да и вообще, насколько он мог понять, мало что знала. Изо всех сил стараясь разбить лед, он шутливо сказал, что театральная публика поднимает грачиный грай.

– Грай? – с недоумением переспросила она.

– Ну, когда грачи весной собираются и обсуждают друг с другом, что делать летом.

– Неужели? Я читала об этом, но разве это правда?

– Правда? Да я каждый год слышу их у себя на заднем дворе.

На ее лице впервые появилось выражение интереса. Он начал рассказывать ей о парламенте пернатых на старых вязах, и ему очень понравилось, что она по крайней мере хорошо умеет слушать.

Он пригласил ее на следующий танец, а потом на следующий, просидел их с ней в оранжерее и вскоре уже поверял ей свой заветный план улучшения кормовых трав. Описывая ей свое любимое, бесценное сокровище – старое пастбище, где росла лучшая во всем Уорикшире трава, он впервые увидел ее улыбку. И тогда же она произнесла те три слова, которые за весь разговор были единственной фразой, не являвшейся ответом на его вопрос:

– Я люблю траву.

Отвратительная миссис Карстейрс в слишком пестром, слишком девичьем наряде колышущейся походкой приблизилась к ним и 'прощебетала:

– Беатриса, милочка, нам пора.

Генри растерянно смотрел им вслед. Ее мать! А тот субъект? Какое отношение может он иметь к подобной девушке? Дядя? Сводный брат? Не удивительно, что у нее такой подавленный вид.

Он заснул, все еще стараясь найти ответ на эти вопросы, а утром проснулся, вспоминая еле заметный пепельный отблеск, упавший на дымку волос, когда она повернула голову, чистую линию щеки от лба до подбородка и серьезную улыбку, с которой она слушала его рассуждения о траве. Она сама, подумал он, похожа на цветок травы на гладком стебле – изящный и такой скромный, что его трудно заметить. Но вот на него упал случайный солнечный луч, и пышные алые розы, казавшиеся столь восхитительными, – леди Томпкинс, например, или эта новая актриса, – вдруг превращаются в растрепанные кочаны капусты.