Прерванная дружба

– Конечно, я буду его хранить, – ведь это первый случай, когда вы добровольно приоткрыли немного свою душу. Что касается ваших тогдашних намерений… ну что же, если бы я оказался способным возмутиться или рассмеяться, меня бы стоило утопить. Ну, пошли завтракать, и давайте забудем про пуму и ещё более неприятных тварей, которые смеются Маргарита права – таракан куда страшнее пумы.

– Но т-тараканы же не смеются.

– Не важно, я ведь не Маргарита! На семью достаточно одного любителя точности. К тому же я склонен думать, что они всё-таки смеялись, – тогда в Гуаякиле, когда ползали по нас и слышали, как мы чертыхались.

– Берегитесь, – заметил Феликс. – Если вы станете приписывать им такие свойства, они превратятся в богов.

Рене грустно взглянул на друга, но ничего не сказал. Он давно понял, что атеизм для Феликса – ненадёжное укрытие, где он ищет спасения от какой-то язвы, разъедающей ему душу, от страшного, вечно живого проклятья, которое когда-то было верой.

В сентябре, оставив Феликса в Мартереле, Рене вернулся в Париж, чтобы снять и обставить квартиру для себя и сестры. Маргарита переборола в себе боязнь перед поездками и согласилась проводить зиму в Париже, а лето в замке. Анри с Бланш за спиной Рене бурно выражали своё неодобрение, но не решались высказываться против этого плана в его присутствии.

– Это означает, что Рене никогда не сможет иметь собственную семью. – сказал отцу Анри. – Сейчас, когда он получил такое превосходное место, он мог бы легко выбрать себе невесту из хорошей семьи и с хорошим приданым, но если с ним будет жить больная сестра, он, конечно, не сможет жениться.

– Рене пора обзавестись собственным домом, – строго добавила Бланш. Она недолюбливала Маргариту, считая, что с ней слишком много носятся.

Маркиз серьёзно и внимательно посмотрел на невестку, а потом на сына. «Удивительно, как изменился Анри в худшую сторону после женитьбы на этой плохо воспитанной девушке», – подумал он. Но вслух сказал лишь:

– Может быть, Рене именно так и мыслит свой домашний очаг. Холостяки сделали на свете немало хорошего.

– Я уверена, – заметила Анжелика, метнув на Бланш негодующий взгляд, – что Рене будет очень счастлив, живя вместе с нашей дорогой девочкой. А приданое, Бланш, это ещё не все.

Но когда супруги покинули комнату, она со вздохом добавила:

– Не могу сказать, чтобы меня это совсем не беспокоило, я так боюсь за неё. Париж – ужасное место для молодой девушки, которая будет жить только с братом, да ещё в Латинском квартале! Говорят, студенты ужасные богохульники. А смирения духа, чтобы защититься от этого, у Маргариты нет.

– Быть может, физический недуг окажется для неё достаточной защитой, – сухо ответил маркиз. – Вряд ли она будет встречаться с кем-нибудь, кроме приглашённых к ним гостей. А Рене, я уверен, сумеет сделать так, чтобы ни один студент не позволил себе забыться в присутствии хозяйки дома.

Анжелика всплеснула руками.

– Ах, Этьен! Если бы дело было только в студентах и их манерах! Неужели вы не видите? – Анжелика была готова расплакаться. – Это ужасно! С тех пор как в наш дом вошёл этот человек, её как подменили. Зачем только Рене привёз его сюда! Я так и знала, что это не к добру! Так и знала!

– Уж не хотите ли вы сказать, дорогая Анжелика, что Маргарита влюбилась в господина Ривареса?

– Во всём доме только вы один не догадались об этом. Она меняется в лице, когда слышит его шаги. Неужели вы не видите, что она стала совсем другой?

– Я заметил, что последнее время она явно оживилась и повеселела. Но если даже вы правы, можно только порадоваться за неё, раз это скрашивает её жизнь.

– Этьен! Скрашивает на одно мгновение! А потом? Когда он женится? Такой преуспевающий человек рано или поздно женится. Да и вообще Маргарите любовь ни к чему. Кроме того, он безбожник! Бланш показала мне газету, где помещена его статья, в ней богохульственно высмеивается все святое. А вчера, когда я зашла к ней, он сидел возле кушетки и читал ей вслух Мольера, а она смеялась!

Маркиз пожал плечами и ушёл в кабинет. Он не понимал, как можно, любя Маргариту, приходить в ужас оттого, что она смеялась. Как ни неприязненно относился он к Феликсу, он был рад, что Маргарите блеснул хоть этот слабый луч счастья.

В октябре отец отвёз Маргариту в Париж, где Рене уже все приготовил, и прожил у них несколько дней. Феликс, приехавший вместе с ними, поселился поблизости и почти каждый день заходил после обеда заняться с Маргаритой испанским. Наблюдая украдкой за дочерью, когда в прихожей раздавался звонок, маркиз говорил себе, что Анжелика права.

– Мы тебя ждём в июне, моя девочка, – сказал он, целуя на прощанье дочь. – Мне хочется думать, что ты не очень несчастна.

Маргарита подняла глаза. Маркиз никогда не видел, чтобы они лучились таким мягким и добрым светом.

– Но я счастлива, отец. На свете много радостей, и иметь возможность ходить – только одна из них. Несмотря ни на что, я бы ни с кем на свете не согласилась поменяться местами. К тому же меня ждёт столько работы, – хандрить будет просто некогда.

И действительно, намеченная ею на зиму программа была нелёгкой. Кроме ведения хозяйства, – а она хотела непременно руководить всем сама, – Маргарита изучала испанский и математику, чтобы помогать Рене готовиться к лекциям, знакомилась с произведениями английских прозаиков и старых французских поэтов так же неутомимо, методично и обстоятельно, как она работала над рукописями отца.

Ещё в Мартереле Феликс вызвался дать ей несколько уроков литературы. Однажды он принёс пачку английских книг.

– Ох, – простонала Маргарита, – я чувствую, это стихи! Неужели вы собираетесь заставить меня их одолеть? Ненавижу английские стихи!

– А много вы их читали?

– Более чем достаточно. Тётя Нелли как-то прислала мне толстущую антологию, а тётя Анжелика так настаивала, что мне пришлось прочесть её всю подряд. Скучно было ужасно. Там был Драйден, и миссис Хеманс, и «Дева озера», и «Потерянный рай»…

– Ну нет, Ромашка, – вмешался брат. – Будь точна, раз это твоя специальность. Там был «Возвращённый рай».

– Не важно, «Потерянный рай» я пробежала в переводе. Разницы никакой.

– А Шекспир?

– Нет уж! Я прочла, что сказал о нём Вольтер, и этого с меня достаточно. Да, ведь мы ещё не кончили Кальдерона. Пусть английская поэзия подождёт. Я лучше займусь Локком и теорией простых идей.

Вскоре Феликс, так же как некогда маркиз, обнаружил, что учить Маргариту означало подвергаться непрерывному перекрёстному допросу. Её жажда знаний была беспредельна.

– Придётся мне освежить свою риторику, – сказал он однажды вечером Рене, когда тот, вернувшись домой, застал их за занятиями. – Мадемуазель Маргарита только что уличила меня в постыдном невежестве: она привела цитату из Аристотеля, а я не могу сказать, откуда эта цитата, и лежу поверженный в прах.

– Я же предупреждал вас, что она всегда расставляет ловушки, – сказал Рене и наклонился поцеловать сестру. – И ведь ты это делаешь потому что у тебя скверный характер. Не правда ли, радость моя?

Она положила руки брату на плечи и посмотрела ему в лицо.

– А если и так, то это не причина, чтобы у тебя был такой усталый вид. Что случилось?

– Ничего. – Рене сел и провёл рукой по волосам. – Я только что встретил Леру, – добавил он, обращаясь к Феликсу. – Он остановил меня на улице и спросил, вернулись ли вы.

– Я виделся с ним в августе.

– Да, он сказал мне.

– А он сказал вам…

– Это вышло случайно. Он полагал, что я знаю, раз вы гостили у нас. Но, конечно, никаких подробностей он мне не сообщил.

Маргарита переводила взгляд с одного на другого.

– Значит, что-то случилось. Это секрет?

– Совсем нет, – весело ответил Феликс, – только незачем докучать вам этим. Ваш чрезвычайно мягкосердечный брат р-расстроился, услышав, что состояние моего здоровья оставляет желать лучшего. Я сам во всём виноват – подорвал его в Апеннинах.