Страница 38 из 60
Риварес содрогнулся и закрыл руками глаза. Потом поднял голову и спокойно сказал:
– Господин Мартель, о чём бы вам ни довелось узнать или догадаться, объяснить я вам ничего не могу. Если можете, забудьте все. Если нет, думайте обо мне что хотите, но никогда не спрашивайте меня ни о чём. Какой бы она ни была – это моя жизнь, и нести её бремя я должен один.
– Я знаю только одно: что я вас люблю, – просто отвечал Рене.
Риварес повернул голову и очень серьёзно посмотрел на него.
– Любовь – большое слово.
– Я знаю.
– И вы… вы не только любите, но и доверяете мне, хотя я вам лгал?
– Это ничего не значит. Вы лгали, охраняя свою тайну. И вы не знали, что мне это больно.
– Не знал. Больше я не буду вам лгать.
Они замолчали, но Рене не вернулся к своей карте. Когда Фелипе пришёл звать его ужинать, он был погружён в мечты. Рене вздрогнул и отослал слугу обратно – сказать, что подождёт, пока его сменит Маршан.
– Но мне ничего не надо. Фелипе побудет около меня. Прошу вас, господин Мартель, идите ужинать.
– Зовите меня Рене.
Ризарес от радости вспыхнул.
– Если вам угодно. Но как же будете звать меня вы? Феликсом? Это имя так же мало для меня значит, как и Риварес. Я увидел их на вывеске в Кито. Должно же у человека быть имя.
Лицо его опять побелело.
– С тех пор как я приехал в Южную Америку, у меня по преимуществу были клички. Насчёт этого м-метисы очень изоб-бретательны.
– Феликс меня вполне устраивает. Хорошо, я пойду и пришлю Фелипе. Спокойной ночи, друг мой!
ГЛАВА VII
Маршан играл с полковником в безик целых два часа. Он выиграл пять франков четырнадцать су и аккуратно занёс сумму выигрыша в записную книжку.
– Ты становишься невнимательным, Арман, – заметил доктор. – В прошлый раз ты проиграл три франка из-за такой же ошибки. Спокойной ночи. Я обойду лагерь и лягу спать.
Маршан обошёл один за другим сторожевые костры, потом не спеша спустился к реке и присел на камни. Кругом громоздились залитые лунным светом скалы. Он стал смотреть на воду.
Спешить было некуда. Даже сейчас, когда на коленях лежал пистолет со взведённым курком, а в кармане – коротенькая записка для полковника, долголетняя исследовательская привычка к анализу заставила его ещё раз все обдумать хладнокровно и неторопливо, как будто дело шло о выборе лечения для больного, порученного его заботам.
Самоубийство, пожалуй, самый разумный выход из тупика.
Ещё неделю тому назад он надеялся, что сможет перебороть тягу к вину или по крайней мере настолько держать себя в руках, чтобы от неё страдал только он один. Но если пациент, несмотря на чудовищные страдания, отказывается прибегнуть к помощи врача из-за боязни, что тот может выболтать его секреты, значит пора кончать.
Он долго боролся с собой. Немногие из его опытов над животными, снискавшие ему славу безжалостного вивисектора, были так жестоки, как методы лечения, которые он применял к себе. Он пытался убить в себе эту жажду, выжечь её, задушить тяжёлой работой, притупить усталостью; он проводил бессонные ночи, положив на подушку бутылку коньяка и смазав края стакана кислотой. Тщетно. И вот уже подкрадывается старость – старость отупевшего, болтливого пьяницы.
Он будет скатываться все ниже! Да, самый лучший выход – пуля в лоб.
Но как же экспедиция? Как проберутся без врача эти зелёные юнцы через гнилые болота? Никто из них, кроме Армана, не знает тропиков. Арман? Но он все чаще болеет, и кроме того – никогда не блистал умом. Мартель не глуп, но у него нет опыта, и одному ему всё равно не справиться с Лортигом и Гийоме. – А для Ривареса сейчас решается вопрос жизни и смерти – он сможет выкарабкаться только если рядом будет врач, – пусть даже врач, которому он не доверяет. Ясно одно – нельзя бросать мальчиков. А застрелиться никогда не поздно.
Нет, незачем обольщаться. Сейчас или никогда. Пройдёт ещё года три, прежде чем мальчики смогут без него обходиться, а тогда уже будет поздно. У закоренелого пьянчужки не хватит решимости застрелиться; он даже не сможет понять, что это необходимо, им будет владеть одно желанием – пить.
Всё равно, дезертировать нельзя! Терпи! – Маршан отложил пистолет, расправил плечи и словно застыл. Сейчас, во всяком случае, голова ещё работала хорошо. Он отчётливо представлял своё будущее. Жаль, что нельзя все чуточку ускорить, раз уж нет никакой надежды. Болезнь будет прогрессировать медленно, он знал наизусть все её симптомы. Заранее известно, что тебя ждёт, и психиатру в таком положении приходится хуже всех. Как через увеличительное стекло, изучил ты каждую ступень, ведущую в бездну. И когда настаёт твой черёд, ты знаешь, и через что предстоит пройти и каков будет конец.
Далеко ли зашло его падение? Сколько оно ещё будет продолжаться? Скоро ли наступит то состояние, когда уж всё равно? Профессиональным взглядом он пробежал историю своей болезни.
Возраст – пятьдесят четыре года, профессия – здоровая, но в последнее время приходилось переносить лишения в изнурительном тропическом климате, наследственность с обеих сторон прекрасная. Сам ничем не болел, здоровье хорошее, иногда только, когда переутомишься, побаливает печень. Всю жизнь работал с полным напряжением сил. Несколько раз ставил на себе опыты с алкоголем, наркотиками, а также… Нет, к его болезни, возможно, имеют некоторое отношение лишь опыты с алкоголем. Как сильно повлияли они?
Воздержанная, размеренная жизнь до сорока четырех лет, потом испытал тяжёлое душевное потрясение. Девять недель беспробудно пил; уехал за границу; уезжая из Франции, внушал себе, что жажда спиртного осталась там, на берегу; четырнадцать месяцев держался; увидев клумбу герани, опять сорвался, принял самые крутые меры; снова уехал за границу; почти шесть лет всё шло хорошо; после новой травмы – опасный рецидив; пил шесть недель; в третий раз уехал за границу; самовнушение не помогло; крутые меры не помогли; воспоминания о маргаритке; жажда спиртного стала постоянной; за тринадцать месяцев срывался дважды, один раз без всякой причины. Новый симптом – постоянная тяга к вину– первый признак хронического, прогрессирующего алкоголизма. Кроме того, постоянный страх…
Это было словно удар по голове, мысли рассыпались дождём искр.
– Да ведь это же не алкоголизм! Это страх. Всего лишь бессмысленный страх. Ты пил от страха, что запьёшь…
Сам не понимая как, Маршан очутился на ногах и упёрся в скалу, чтобы она не качалась; луна плясала в небе. Нет, это просто разыгрались нервы! Закрыв глаза, он подождал, пока в груди не перестал стучать молот, потом принялся разбирать свою болезнь дальше.
Этот страх одолел его, только когда перестало помогать самовнушение и он перестал анализировать происходящее. И всё же за целых тринадцать месяцев страх только дважды заставил его напиться. Да разве это та неизлечимая привычка, против которой он так отчаянно, так безуспешно боролся?
– У тебя же её нет! – закричал он и рассмеялся так, что в скалах ответило эхо. – Ты же, осел, не разобрался как следует! Шарахался от призрака, созданного твоим же воображением! От пустоты!
Он нагнулся, поднял пистолет и, осторожно спустив курок, сунул его за пояс. С пьянством покончено. Он больше не боится этого. До смешного глупо! И, набивая трубку, Маршан угрюмо улыбнулся. Хорошего же дурака он свалял – он, знаменитый психиатр!
– А любопытная всё-таки ошибка. И отчего это не пришло мне в голову раньше? – бормотал он, возвращаясь в лагерь.
В Европу экспедиция вернулась в положенное время, но потеряв двух человек. В тропических болотах дизентерия унесла Штегера, а де Винь был убит в схватке с туземцами, когда исследователи попытались проникнуть в дебри долины реки Укаяли. Гийоме тогда с ними уже не было, – с общего согласия его оставили в миссии на Амазонке, и он присоединился к исследователям, только когда они возвращались обратно.