Испытание Гилберта Пинфолда

– Я проснулся и слушаю, – сказал мистер Пинфолд.

– Не отключайтесь (прямо как телефонистка, подумал мистер Пинфолд), Маргарет будет с вами говорить. Давай, Маргарет, говори.

– Я не могу, мама.

– Гилберт, вы ее расстроили. Скажите, что вы любите ее. Ведь вы ее любите?

– Но я ее совсем не знаю, – растерянно сказал мистер Пинфолд. – Я уверен, что она восхитительная девочка, но я ее в глаза не видел.

– Ах, Гилберт, Гилберт. Не очень это любезно сказано. Не в вашем духе, то есть духовно вы другой. Вы хотите казаться грубым, земным, да? – тогда не надо корить людей за то, что они судят вас вашими же мерками. На корабле про вас говорят самые невероятные вещи. Но я смею этому не верить. Маргарет хочет прийти и сказать вам спокойной ночи, Гилберт. Она не уверена, что вы ее действительно любите. Скажите Мими, что вы ее любите, Гилберт.

– Не могу и не скажу, – сказал мистер Пинфолд. – Я уверен, что ваша дочь – очаровательнейшая девушка, но так получилось, что я ее не знаю, и еще получилось так, что у меня есть жена, я ее люблю.

– Ах, Гилберт, какой обывательский разговор!

– Он не любит меня, – запричитала Маргарет. – Он больше не любит меня.

– Гилберт, Гилберт, вы разбиваете сердце моей дочурке.

Мистер Пинфолд стал выходить из себя.

– Я собираюсь спать, – сказал он. – Спокойной ночи.

– А Маргарет идет к вам.

– Да заткнись же ты, старая сука, – сказал мистер Пинфолд.

Не надо ему было говорить это. Едва слова слетели с губ, точнее, выпорхнули из его сознания, как он понял, что говорить этого не следовало. Казалось, сотрясся весь основательный корабль. Одиноко взмыл жалобный вопль Маргарет, зашипела оскорбленная мать, полез в амбицию сын: – Помяни мое слово, ты заплатишь за это, Пайнфельд. Если ты думаешь, что с моей матерью можно говорить, как…

И совершенно неожиданно отозвался одобрительным хохотком генерал.

– Мать честная, он назвал тебя старой сукой. Молодчина, Пайнфельд! А я тридцать лет только собираюсь тебе это сказать. Ты это самое и есть. Теперь, с твоего позволения, я сам займусь этим делом. Все отсюда вон. Я буду говорить с дочкой. Иди ко мне, Мегги-Пегги, много неги у моей Мими. – У размякшего военного загустел голос, а выговор почему-то стал кельтским. – Больше ты не будешь моей крошкой Мими, с сегодняшней ночи не будешь, и этого мне не забыть. Ты теперь женщина и, как положено женщине, отдала свое сердце мужчине. Ты сама сделала выбор, я тебя не неволил. Он стар для тебя, но нет худа без добра. Сколько молодоженов маются поначалу из-за неумелости. А пожилой человек скорее научит тебя, чем молодой. Он будет мягче, добрее, опрятнее, а в положенный срок ты сама сможешь научить молодых – вот так и постигается искусство любви и не переводятся наставники. Я бы сам с великой охотой стал твоим учителем, но ты уже сделала свой выбор, и нечего теперь об этом говорить.

– Но папа, он не любит меня. Он сказал, что не любит.

– Ерунда. Он обыщется, но не найдет такой прелестной девушки. Тебе же ровни нет на корабле. И если я не заблуждаюсь насчет этого мужчины, он изголодался и не находит себе места. Иди и бери его, девушка. Как, думаешь, заполучила меня твоя мать? Она не ждала, когда ее спросят, поверь мне. Она была дочерью солдата. Она всегда шла напролом. И передо мной не заробела, вот так. Не забывай, что ты тоже дочь солдата. Если тебе хочется этого Пинфолда, иди и бери его. Только, ради Христа, имей выправку, почисть перья, умойся, причешись, сними с себя все.

Маргарет послушно отправилась к себе в каюту. Туда же подошла подруга, да не одна, и вся эта капелла затянула эпиталаму, разоблачая невесту и мудря с прической.

Мистер Пинфолд разрывался между возмущением и восторгом. Не в его привычках было передоверять кому-то выбор, решать за него. Ему казалось, что родители навязчивы и бесцеремонны, что они беззастенчиво распоряжаются его чувствами. Он и в холостые годы не был записным волокитой. За границей, в какой-нибудь глухомани, как всякий проезжающий испытывая тягу к лакомой экзотике, он, случалось, оказывал внимание борделям. В Англии же он был постоянен и отчасти романтичен в своих привязанностях. В браке он соблюдал верность своей жене. Начав жить по законам церкви, он пришел едва ли не к целомудрию. Ему была противна мысль о согрешении, причем не из страха перед адскими муками. Он так себя поставил, что при нем не пристанет вести речь об этих сугубых запретах. Но поди же, мистера Пинфолда вдруг поманили амурные дела. Его благоприобретенные сдержанность и достоинство за последние несколько дней претерпели весьма сильные искушения. Приход Маргарет волновал. Он стал готовиться к ее приходу.

Каюта с парой узких коек плохо подходила для этих целей. Для начала он прибрался в ней, повесил одежду, заправил постель. В результате каюта приобрела вовсе нежилой вид. Вот она входит в дверь. Недопустимо, чтобы она застала его развалившимся, как паша. Он должен быть на ногах. В каюте только один стул. Предложить ей? Надо будет еще как-то уложить ее на койку – легко и не задев ничего. Как это сделать? Как ее перенести? Сколько в ней весу? Надо бы хоть знать ее размеры.

Он снял пижаму, повесил ее в гардероб, надел халат, сел на стул лицом к двери и стал ждать под звуки обрядного пения из каюты Маргарет. За время ожидания его настроение переменилось. Сомнение и тревога проникли в его любовные грезы. Что, к черту, он задумал? Во что он дает себя втравить? Он брезгливо вспомнил Клаттон-Корнфельда с его безостановочной вереницей безрадостных, бессмысленных совращений. Он задумался о собственном ослабленном состоянии. «Изголодался и не находит себе места» – скажут же такое. Не утратит ли он всякий интерес, пока будет кропотливо готовить почву? Заглядевшись на аккуратно прибранную койку, он мысленно поместил на ней стройную, стыдливую, податливую, томящуюся нагую плоть, эдакую нимфу Буше или Фрагонара, и снова его настроение переменилось. Пусть приходит. Пусть скорее приходит. Он готов встретить ее во всеоружии.

Но Маргарет не спешила идти. Вспомогательные девы выполнили свои обязанности. Теперь она предстала родительскому глазу.

– Милая моя, родная. Ты так молода. Уверена ли ты? Совершенно ли ты уверена, что любишь его? Можно отступиться. Еще не поздно. Не видать мне тебя такою уже никогда, невинная дочь моя.

– Мама, я люблю его.

– Жалейте ее, Гилберт. Меня вы не жалели. Вы сказали мне такое, чего я не ожидала услышать от мужчины. Я не хотела с вами вообще разговаривать, но сейчас не до гордости. В ваших руках счастье моей дочери. Будьте мужем. Я поручаю вам нечто бесценное…

Тут же генерал: – Любо-дорого посмотреть. Иди и не зевай. Ты хоть представляешь, что тебя ждет, Пегг?

– Мне кажется, да, папа.

– Это всегда сюрприз. Можно вроде бы знать головой. Но в жизни все по-другому, когда доходит до дела. Отступать некуда. Зайди ко мне, когда все будет позади. Я буду ждать отчета. Вперед, и помогай тебе Бог.

Но девушка медлила.

– Гилберт, Гилберт. Я правда вам нужна? – спросила она.

– Ну, конечно. Идите же.

– Скажите мне что-нибудь ласковое.

– В этом не будет недостатка, когда вы придете.

– Заберите меня.

– Где вы?

– Здесь. Около вашей каюты.

– Так входите. Я не запер.

– Я не могу, не могу. Вы должны забрать меня.

– Не дурите. Я уже вечность здесь сижу. Если вы идете – идите. Если нет, я буду спать.

Маргарет в ответ захныкала, а ее мать сказала: – Гилберт, у вас нет жалости. Это не похоже на вас. Вы любите ее. Она любит вас. Неужели вы не можете понять? Молодая девушка, впервые – мягче надо, Гилберт, тоньше. Она еще дичок, пташка лесная.

– Что, к черту, происходит? – встрял генерал. – Я сижу без сводки. Она еще на рубеже?

– Папа, папа, я не могу, не могу, не могу. Думала, что могу, а не могу.

– Что-то не выгорело, Гилберт. Выясняйте. Высылайте дозор.

– Разыщите ее, Гилберт. Приручите ее лаской, по-мужски. Она ведь ждет вас там.