Страница 20 из 30
– Ну да, это поставило бы их в щекотливое положение.
– Грамотно составлена петиция.
– Еще бы. Генерал сочинял. Прямых обвинений нет, чтоб не притянули за клевету. Просто сказано: «Мы, нижеподписавшиеся, по причинам, которые мы готовы изложить приватно, считаем для себя, пассажиров „Калибана“, оскорбительным, что мистер Пинфолд занимает место за капитанским столом, каковой чести он скандальным образом недостоин». Все точно и ясно.
– …Капитан обязан посадить его под замок. Он имеет полное право.
– Но ведь он, в сущности говоря, еще ничего не натворил здесь, на судне.
Это беседовали два добродушных бизнесмена, в компании с ними и Скарфилдами мистер Пинфолд как-то провел полчаса.
– Ради его собственной безопасности. Ведь прошлой ночью те ребята чуть не избили его.
– Они перепили.
– Они могут опять перепить. Нам совсем некстати, если тут случится уголовное дело.
– Может, как-то упомянуть этот эпизод в нашей петиции?
– Это обсуждалось. Генералы решили, что будет лучше отложить это до беседы с капитаном. Пусть он велит им изложить свои претензии.
– Не в письменном виде.
– Именно. Они же не собираются сажать его на цепь. Просто его не будут выпускать из каюты.
– Но, заплатив за свой проезд, он, скорее всего, вправе решать, как ему жить и где столоваться.
– Но не за капитанским же столом!
– Все не так просто.
– Нет, – говорила норвежка, – я ничего не подписывала. Это английское дело. Я знаю одно, что он фашист. Я слышала, как он ругал демократию. Во времена Квислинга у нас тоже было несколько таких людей. Мы знали, как с ними надо поступать. Но в ваши английские вопросы я не вмешиваюсь.
– У меня есть довоенная фотография, где он в черной рубашке участвует в сборище в Альберт-холле.
– Это может пригодиться.
– Он с ними во всю путался. Сидеть бы ему за решеткой, не подайся он в армию. Показал он себя! там, конечно, не с лучшей стороны?
– С худшей. В Каире пришлось замять скандал, когда застрелился его начальник бригадной разведки.
– Шантаж?
– Это бы еще ничего.
– Я вижу на нем гвардейский галстук.
– На нем всякий галстук можно увидеть.
– Например, питомцев Итона.
– Он был в Итоне?
– Говорит, что был, – сказал Главер.
– Не верьте. Обычная школа-интернат, от звонка до звонка.
– А в Оксфорде?
– Тоже не был. Все, что он рассказывает о своей прежней жизни, ложь. Еще год-другой назад его имени никто не слыхал. Во время войны много негодяев пошло в гору…
– …Не скажу, что он коммунист с партбилетом в кармане, но он, конечно, якшается с ними.
– Как большинство евреев.
– Вот именно. Возьмите «пропавших дипломатов» – все были его друзья.
– Он маловато знает для того, чтобы русские заинтересовались им и взяли к себе в Москву.
– Даже русским не нужен Пинфолд.
Самый же любопытный разговор в то утро вели миссис Коксон и миссис Бенсон. Как обычно, они сидели на терраске палубного бара, каждая со своим стаканом, и говорили по-французски, чисто и бегло, как показалось мистеру Пинфолду, нетвердому в этом языке. Миссис Коксон сказала: – Се monsieur Pinfold essaýe tojours de pénétrer chez moi, et il a essayé de se faire présenter à moi par plusieurs de mes amis. Naturellement j'ai refusé.
– Co
– On peut toujours se tromper dans Ie premier temps sur une relation etrangere. On a fini par s'apercevoir à Paris qu'il n'est pas de notre société [15]…
Все подстроено, решил мистер Пинфолд. В здравом уме люди так себя не ведут.
Когда мистер Пинфолд был новоиспеченным членом Беллами, там в углу лестницы целыми днями сидел некий старик-граф в диковинной жесткой шляпе и громко разговаривал с самим собой. Тема у него была одна: проходившие мимо соклубники. Иногда он дремал, а в продолжительные часы бодрствования вел как бы радиорепортаж: «Какой у парня большой подбородок; страховидный малый. Откуда он взялся? Кто его пустил?… Эй, ноги поднимай лучше. Протрешь все ковры… Молодой Крамбо. Тумба ходячая. Не ест, не пьет, а причина – пустой кошелек. С тощего кошелька как раз и разносит… Старик Нельсворт, бедняга. Мать была шлюха и жена такая же. Теперь, говорят, и дочь туда же…»
В широкотерпимой атмосфере Беллами к этому чудаку благоволили.
Он уже много лет как умер.
Немыслимое дело, думал мистер Пинфолд, чтобы всех пассажиров «Калибана» в одночасье поразил такой же недуг. Все эти пересуды рассчитаны на то, чтобы их услышали. Все это подстроено. Это ничто иное, как хитроумный генеральский план, сменивший подростковое буйство их семени.
Лет двадцать пять назад, если не больше, мистер Пинфолд хаживал по сердечным делам в один дом, битком набитый острыми колючими девицами, со своим собственным жаргоном и своими собственными развлечениями. Одним из этих развлечений была школьная шалость, после усовершенствований допущенная в гостиную. Когда среди них оказывался незнакомый человек, они все, придя в соответствующее настроение, показывали ему или ей язык; то есть не все, конечно, а те, которые стояли за спиной. Когда тот поворачивал голову, языки убирались, и тогда их показывала другая группа. Девицы толково поддерживали беседу. Они отменно владели собой. Они никогда не прыскали со смеху. Разговаривая с незнакомцем, они были сама нега. Смысл был в том, чтобы он застал кого-нибудь из них кажущей ему язык. Зрелище было комическое – крутится голова, мелькают малиновые жала, улыбки сменяет гримаса, и скоро наигранность беседы рождала тревогу даже у самого толстокожего гостя, вынуждая его бросить взгляд на пуговицы брюк, поглядеться в зеркало – нет ли какого изъяна в наружности.
Примерно такую же игру, только неизмеримо более грубую, полагал мистер Пинфолд, и затеяли себе на потеху, а ему в укор пассажиры «Калибана». Что ж, он не доставит им удовольствия, реагируя на их выходки. Он перестал бросать уличающие взгляды на говоривших.
…Его мать распродала свои ювелирные крохи, чтобы оплатить его долги…
– Но хоть когда-нибудь он писал хорошо?
– Никогда. Раньше, правда, не так плохо, как сейчас. Он исписался.
– Он перепробовал все литературные приемы. Конченый человек, и он это сам понимает.
– Но денег, думаю, порядочно загреб?
– Больше делает вид. И все спустил. У него чудовищные долги.
– И конечно, его вот-вот прижмет фининспектор.
– Ну разумеется. Он годами подавал липовые декларации. Там не спешат. От них еще никто не уходил.
– Они сцапают Пинфолда.
– Ему придется продать Личпол.
– Дети отправятся в обычную школу-интернат.
– По стопам своего отца.
– Отпил он свое шампанское, откурил свои сигары.
– Жена, я полагаю, его бросит?
– Естественно. Без крыши-то над головой. Ее заберут к себе свои.
– Без Пинфолда.
– Ну конечно. Без Пинфолда.
Мистер Пинфолд не из тех, кто празднует труса. Даже признака слабости они не заподозрят в нем. И в свой срок, изрядно нагулявшись, он вернулся к себе в каюту.
– Гилберт, – сказала Маргарет. – Гилберт. Почему вы не разговариваете со мной? Вы прошли совсем близко от меня и даже не взглянули. Ведь я-то вас не обидела, правда? Вы знаете, что это не я говорила все эти гадости про вас, правда? Отвечайте, Гилберт. Я вас услышу.
И мистер Пинфолд, мысленно произнося слова, беззвучно сказал: – Я даже не знаю, как вы выглядите. Может быть, нам встретиться? Выпейте со мной коктейль.
– Ах, Гилберт, дорогой, вы же знаете, что это невозможно. Есть же правила.
15
– Этот месье Пинфолд все время пытается попасть ко мне в дом. Он навязывался ко мне через моих друзей. Естественно, я отказала.
– А хоть одного его друга вы знаете? Мне кажется, что у него весьма заурядный круг знакомых.
– Поначалу всегда есть риск ошибиться в человеке. В Париже пришли к выводу, что он человек не нашего круга… (франц.).