Оторва с пистолетом

— Остатки — сладки, — пробормотал Федюсик, как видно, недоумевая по поводу слишком сильного действия своего снадобья. — Не иначе, вода улетучилась, и концентрация увеличилась.

Впрочем, это было последнее более-менее трезвое суждение. И на Федюсика, и на Ромасика, и на всех остальных уже нахлынула бесшабашная эйфория.

— Мальчики-девочки! — заорал Федюсик, будто совершенно позабыв о том, что говорил несколько минут назад. — А не послать ли нам весь сценарий на три буквы? Составим все камеры в спальне и сделаем групповушку, а? Капитальную такую!

— Правильно! — вскричал Ромасик и скинул халат, оставшись только в дамском белье. — Не правда ли, я классная девочка?

— Ты гений! — заверещала Кэт. — Засади ему, миледи!

— Куда? — не очень врубилась Лена, словно бы позабыв о том, с чего все начиналось, и растерянно захлопала глазами.

— Все туда же, милорд! — хихикнул Ромасик. — И все тем же… Только смажьте его чем-нибудь, а то это все-таки резина…

Мигом притащили вазелин, и Шура обильно смазала им резиновый пенис. В это же время Вера, не проявляя брезгливости и хихикая, смазывала вазелином задницу Ромасика. Когда вся подготовка была окончена, Ромасик с готовностью встал на четвереньки. Половинки его нежного, женственного зада разошлись в стороны, и прямо на Лену глядела теперь не очень аппетитная дырка. Но никакого отвращения она не испытывала. Наоборот, ей казалось, будто она делает нечто возвышенное и даже одухотворенное!

— Смелей! — подбадривали Лену бабы. Лена влезла на кровать, встала на колени и осторожно взяла Ромасика за бедра…

— Белый танец, белый танец! — блеял где-то далеко голос Федюсика. — Мадам ангаже месье!

Дальше все словно бы завертелось на карусели, перед глазами заметались лица, обнаженные и полуобнаженные тела, какие-то детали интерьера… Лене было необыкновенно хорошо, все ее тело переполнялось неким безумным наслаждением, которое казалось вечным, бесконечным и неисчерпаемым. Бред сумасшедшего, ей-богу!

ОТРЕЗВЕВШАЯ

Когда Лена вновь обрела способность соображать и, выражаясь по-научному, адекватно оценивать окружающую обстановку, то обнаружила, что находится уже не в подвальной студии, а в своем номере, и одета не в батистовую рубашку, а в свою собственную, привычную одежду. Даже вязаная шапочка была на голове, и ботинки уже зашнурованы. Как она поднималась из подвала, одевал ее кто-то или она сама одевалась — Лена совершенно не помнила.

Наверно, можно было запросто подумать, что она просто заснула тут, в номере, сидя в кресле перед телевизором, а все происходившее в подвале ей просто приснилось. Однако во рту чувствовался некий специфический вкус того самого напитка, которым Федюсик угощал свою «съемочную группу». Запахи какие-то прилипли — явно чужие, но знакомые по подвальным делам.

Чувствовала она себя вполне нормально, голова не болела, никакого похмелья не ощущалось, сухоты во рту не чуялось. Излишнего веселья она, правда, тоже не испытывала, но во всем теле никаких болезненных явлений не отмечалось. И сонливости тоже. Была эдакая трезвая, здоровая бодрость.

На столике рядом с Леной лежали два паспорта на имя Елены Павленко — общегражданский и заграничный. Ни того, ни другого у Лены до начала всей этой фантасмагории на руках не было. Но кто и как вручил ей эти паспорта, она абсолютно не помнила.

Конечно, Лена не преминула полюбоваться на фотографии в общегражданском паспорте. То есть на себя шестнадцатилетнюю и двадцатипятилетнюю. Поскольку, как уже говорилось, на самом деле Лене (вообще-то, Лиде) было двадцать два года, фотографии, по идее, представляли собой ее прошлое и будущее. Но, согласно паспорту, Лена состарилась аж на четыре года, и то, как видно, благодаря милости Федюсика, утверждавшего, что выглядит она на двадцать восемь — тридцать лет.

Лена не помнила, какой она была в шестнадцать лет, но мордашка кругленькой лупоглазой девочки, которая получилась на фото благодаря компьютерным ухищрениям Федюсика, ей очень понравилась. Сходство было несомненное, и вместе с тем фотография выглядела заметно более старой, чем фотография «двадцатипятилетней» Лены.

Загранпаспорт оказался менее интересным, там была та же фотография, «на двадцать пять лет», только по-другому оформленная.

Потом Лена поглядела на часы и заволновалась. На циферблате значилось 22.15, то есть тот самый «контрольный срок», по истечении которого ее собирались отправить из этого заведения на вокзал, вроде бы уже прошел. Неужели она проспала и «оказия» уехала без нее? Потом, правда, Лена припомнила, что Шурочка говорила не «отправят в десять», а «после десяти». Это, конечно, понятие растяжимое.

Но сомневаться пришлось недолго. В номер без стука вошла Шурочка, весело подмигнув Лене как старой интимной подружке. С собой она принесла, как ни странно… мотоциклетный шлем с темным забралом из оргстекла.

— Вот, велено тебе передать. Собирай вещички и спускайся вниз, минут через пятнадцать поедешь.

— На мотоцикле? — искренне удивилась Лена.

— Ну, вроде того… на снегоходе. Больше ничего не пройдет — метель бушует. Там, внутри шлема, еще шапочка есть, на манер омоновской — одни глаза видно. Это чтоб лицо не померзло… Ну, бывай, привет Москве! Жалко прощаться вообще-то! — и Шурочка ласково, но не без легкого похабства поглядела Лене в глаза.

— Взаимно, — пробормотала Лена, у которой все шибко перепуталось в голове, а потому не сумела сразу припомнить, чем могла уноровить здешней обслуге. Впрочем, на всякий случай, перед тем как надеть шерстяной подшлемник с прорезью для глаз — даже рот и нос были закрыты, Лена поцеловала Шурочку в пухлую щечку. Шурочка тоже ее чмокнула и торопливо убежала.

Конечно, и шлем, и подшлемник Лену очень устраивали. Если эта жуткая Валерия все еще здесь, то даже, столкнувшись с Леной нос к носу где-нибудь в коридоре или на лестнице, она вряд ли узнает ее через эти намордники. Конечно, Валерия могла и по одежке ее опознать, но все-таки прикид у Лены не самый запоминающийся. Таких курток, джинсов и ботинок полным-полно.

Перед тем как выйти из номера, Лена, конечно, запихнула в куртку документы, а заодно проверила бумажник. Федюсик, похоже, и впрямь ничего не взял с нее за загранпаспорт. Наверно, надо было зайти и попрощаться, спасибо сказать, но Лене уж очень хотелось поскорее убраться отсюда, пока ее Валерия Михайловна не сцапала. Пистолет оказался на месте, пять патронов из «маргошки» никуда не испарились, а никаких иных вещей после потери рюкзачка у Лены не было.

В общем, Лена торопливо покинула номер и спустилась вниз, в фойе, где висели картины и сидел уже другой «портье» — мордастый такой, в камуфляжке. Как видно, он был в курсе дела, потому что, увидев нечто в мотоциклетном шлеме — фиг поймешь, мальчик или девочка, тем более что рост у Лены за метр семьдесят! — охранник вопросов задавать не стал, а только указал на все тот же диванчик под лосиными рогами, тот, где Лена утром дожидалась Федюсика. Прямая и зеркальная копии «Утра в сосновом лесу» тоже никуда не делись.

Странно, но Лена теперь, после знакомства с Федюсиком и Ромасиком — она почему-то не сомневалась, что кто-то из них нарисовал эти центрально-симметричные копии! — кажется, начала понимать скрытый смысл, вложенный в этот живописный фокус. Хотя, как уже отмечалось, в живописи совершенно не разбиралась, и если б ее спросили, как называется помянутая картина Шишкина, скорее всего ответила бы: «Мишка косолапый» или «Три медведя».

Смысл этот, как ей теперь казалось, отражал двойственность сознания этих ребят, главным образом, конечно, в области секса. Потому что им, то ли от избытка ума, то ли от каких-то еще причин, хотелось, как говорится, побывать «на обеих сторонах». Сразу же всплыли из памяти картинки той абсолютно бесстыжей групповухи, которая развернулась в подвале после того, как Федюсик угостил всех своим пойлом. Причем если непосредственно в то время, когда эти дела происходили, и Лена пребывала в полубезумном состоянии, все казалось какой-то каруселью и сливалось в одно сумасшедшее и ненормально-веселое действо, то теперь стали вспоминаться всякие детали происходившего…