Московский бенефис

— Когда это?

— Всего несколько дней назад, когда у тебя разархивировали память капитана О'Брайена. Помнишь, как О'Брайен пытался протиснуться в пещеру, где обитал индеец-отшельник?

— Да, чуть-чуть…

— Чуть-чуть не считается. О'Брайен поначалу не верил в то, что сможет пройти туда, ибо щель в скале была тесна, как он заметил, «даже для беременной кошки». Но на его руке был перстень, и отшельник убедил О'Брайена, что если тот поверит, то сумеет пройти. И О'Брайен прошел. А значило это только одно: перстень воспринимает волю мозга и через некую среду воздействует на пространство. То есть мы сейчас экспериментально доказали верность той теории, что изложил Брауну погибший в автокатастрофе Милтон Роджерс.

— А ты, стало быть, собрав всю волю в кулак и поверив в силу перстня, смог продеть его через руку?

— Выходит, так.

— Давай, я еще попробую. Проявлю свою волю…

— Не выйдет, — убежденно заявил Чудо-юдо. — У тебя нет своей воли.

— То есть? — удивился я. — Вообще?

— Да, вообще. И ты должен это знать. Ты — дистанционно-управляемый человек.

— Серьезно?

— Совершенно серьезно.

— Я сейчас с тобой говорю, что-то про себя думаю… И все это — не сам? Под чью-то диктовку?

— Не под диктовку, а под контролем. Твоя воля контролируется. Когда ты дрался с Толяном и его друзьями в электричке, РНС даже управляла твоими ударами. И если она тебя вывела на Кармелу, значит, ей это было нужно. Но если она не позволила тебе надеть перстень как браслет, значит, ей это не угодно.

— Слушай, РНС, миленькая, — дурашливо взмолился я, — честное пионерское, всю жизнь тебя слушать буду, только позволь надеть перстень, как браслет! Один разочек!

Чудо-юдо только хохотнул, по своему обыкновению, раскатисто. А я все-таки сунул пальцы в кольцо. Конечно, ни шиша не вышло.

— Молиться ей нельзя, — заметил отец, — это не Господь Бог. Но в то, что она есть, придется поверить.

— Ну, хорошо, — сказал я, — мне-то давно известно, что она есть. А вот к тебе-то она какое-нибудь отношение имеет или нет?

— Напрямую — нет. У меня нет этого полужидкого кристалла в мозгах. Она не может мной управлять. Но она ведет со мной опосредованный диалог. Через тебя.

— И через Кармелу?

Чудо-юдо насупился и, помрачнев, сказал:

— К сожалению, нет. Девочка каким-то образом вышла из-под ее контроля. Она не должна была убить Адлерберга, а убила. Она объявила, что не хочет убивать, а перестреляла двадцать человек.

— Слушай, а тебе что, все это РНС докладывает? Что она должна, а что не должна? Я ведь этого не знаю, между прочим…

— А ты не волнуйся. Поменьше знаешь — подольше проживешь. Не забивай себе голову, все равно лишнего твоя память не примет. Будешь путаться, сбиваться, но так ничего и не запомнишь. Я знаю, что РНС очень хочет найти эти минусовые перстеньки и окажет тебе всемерное содействие. Значит, искать их будешь ты. А я буду разбираться в мозгах у твоей скрипачки. Там, я чувствую, масса интересного.

— Ладно. Допустим. А затем ты Кармеле допрос учинил? — поинтересовался я.

— Ты вон как лихо у меня негритенка из 1654 года воскресил, Мерседес эту самую, О'Брайена… А ее пытаешь, как Мюллер Штирлица, по старинке…

— Ой, какие мы любопытные! — наморщил нос Чудо-юдо. — У тебя не спросил, как мне работать. Значит, так надо. Еще есть вопросы?

— Никак нет, гражданин начальник!

— И слава Богу, все равно бы не ответил. Могу дать тебе добрый и бесплатный совет, с чего начать поиски выпуклого минуса. Девушка Марьяша, с которой ты нерегулярно, но имеешь интимные отношения, носит фамилию Саркисян. Правда, она родом из Сумгаита, но родственники в Армении у нее наверняка есть.

— Вот у тебя, батя, по-моему, склероз начинается. Сержант, который увез перстень в Спитак, был не Саркисян, а Аветисян Айрапет Саркисович. И Саркисянов, и Аветисянов не одна тысяча.

— Но ты все равно сходи. Может, пригодится.

— Это тебе РНС подсказала? — спросил я. Чудо-юдо молча указал на потолок своим толстенным указательным пальцем.

— Откровение свыше. Видение было! — объявил он и заржал так, что люстра на потолке закачалась.

ЕСТЬ ТАКОЙ ДЕДУШКА

После обеда мне пришлось седлать Лосенка и ехать на квартиру Соломоновича, чтобы приобрести внешность гражданина, соответствующую той, что красовалась на фото в паспорте Николая Короткова.

Оттуда я выбрался часа через три и, смешавшись с толпой народа, который, должно быть, уже заканчивал трудовой день, поехал на свою милую жилплощадь.

Еще поднимаясь на площадку, я услышал гомон. Сначала мне казалось, что говорят на площадке, но позже я усек, что шум немножко приглушен дверью с номером 39. Проходя мимо дверей сороковой квартиры, я вспомнил, что там жила Кармела. Там ее вполне могли дожидаться, если, конечно, Чудо-юдо не принял каких-либо предупредительных мер. Я не очень опасался тех, на кого она отказалась работать, потому что единственный из них, кто меня успел увидеть, так и не успел об этом рассказать, но все-таки какую-то нервозность я ощущал. Да и в родную квартиру, откуда доносился многоголосый шум, я звонил с некоторыми сомнениями в душе, хотя и догадывался: это не налет и не обыск, а просто к Марьяше заехали родственники. Тем не менее, я дал, как обычно, три звонка. Длинный-короткий-длинный.

— Хозяин пришел! — эту фразу Марьяша специально сказала по-русски, чтобы я понял, что она жива и милицию вызывать не надо.

Шум, как по команде, стих, дверь открылась, и на меня пахнуло ароматами чеснока, перца, кинзы и еще каких-то специй, а из-за спины нарядной Марьяши выглянули двое не очень высоких, но габаритных мужчин, которые с утра, может быть, и брились, но к вечеру уже сильно обросли. Смотрели они на меня примерно так, как Камо-Тер-Петросян на империалистическую буржуазию.

— Здравствуйте! — сказал я таким тоном, чтобы у граждан не было сомнений в моем пролетарском империализме.

— Это Николай Иванович, — представила меня Марьяша с очень уважительной официальностью, чтобы граждане со взглядом Камо ничего не подумали. — Это я у него квартиру снимаю.

— Здравствуйте, — дружно сказали земляки Тер-Петросяна и расступились.

— Это мои братья, — пояснила Марьяша. — Гагик и Самвелчик, очень хорошие ребята. Троюродные мои братья…

Я в этом сомнений не выказывал, тем более что до большому счету мне было плевать, кем они Марьяше доводятся.

Кроме Гагика и Самвелчика, за столом оказались дядя Степан, дядя Морис, тетя Каринэ, двоюродный брат тети Акоп, его жена Антуанетта, их сын Хорен, их дочь Гаянэ и еще человек пять, которых я забыл. Меня, конечно, пригласили тоже, ибо выяснилось, что отмечался Марьяшин день рождения. Отмечали его (я знал, что это тридцатипятилетие, но скромно помалкивал), как выяснилось по ходу дела, уже не первый день, и эта смена родственников была уже не то третьей, не то пятой.

Пропустив две-три рюмки коньяку, натурально «Араратского», как выразился дядя Морис, «из довоенных запасов», я вполне освоился за этим, по нынешним временам, иностранным столом. Тем более что граждане независимой Армении по-русски говорили не хуже меня и лишь изредка вставляли пару-другую фраз на родном языке. Как я понял, все они делились примерно на три группы. Одни, как и Марьяша, бежали из Азербайджана — дядя Степан и тетя Каринэ, например. Другие, как двоюродный брат тети Каринэ Акоп и его семейство, приехали после землетрясения. Сначала они жили в каком-то санатории, а потом им родственники помогли купить в Москве квартиру. Наконец, Гагик и Самвелчик приехали потому, что не очень хотели воевать в Карабахе, а дядя Ашот (который в данный момент находился в Париже и прислал Мариам поздравление по телефаксу) устроил их в свою фирму.

Я пробовал все, что мне предлагали, старался поменьше ввязываться в политические беседы, потому что давным-давно не слышал, как дела в Карабахе, то есть в Арцахе, и кто там кого опять обстрелял, зарезал или подпалил. Мне было как-то своих приключений в Подмосковье достаточно. О них я, конечно, рассказывать не собирался. Отвечая на вопросы о том, где я работаю и что делаю, мне пришлось вдохновенно врать, что работы почти нет, зарплату третий месяц не платят, что оборонку развалили, но вот подвернулась командировочка в другую фирму, там заплатили и т.д. и т.п. В общем, все по стандарту и ничего конкретного. Гагик и Самвелчик посмотрели на меня с нескрываемым превосходством, но тихо промолчали, потому что дядя Степан, будучи старшим за столом и послушав мои речи, обрадовался возможности выступить с критикой демократов. Он разнес в пух и прах Горбачева, Ельцина, а заодно и Тер-Петросяна (который не Камо), обругал Алиева с Шеварднадзе, поднял тост за упокой души Леонида Ильича и запел песню: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» Дядя Морис осторожно заметил, что Хрущев тоже был неплохой человек, Степан с ним не согласился, и деды взялись спорить минут на двадцать. Чем закончился спор, я так и не уловил, но зато по ходу спора, когда в него вмешался двоюродный брат тети Каринэ Акоп, узнал, что его фамилия Аветисян. Акопу было на вид около сорока, отчества я его так и не услышал, но по идее он мог иметь какое-то отношение к Айрапету Саркисовичу.