Московский бенефис

Поэтому я подумал, что надо соглашаться на борщ и блины. Пока Марьяха будет возиться на кухне, я смогу проверить, как и что работает, что там на дискетах. Потом можно покушать, а дальше, если жертва геноцида не отвяжется, придется затратить минут десять на дружбу народов бывшего СССР…

В пакете оказалась модемная плата с проводками и четыре дискеты. Когда-то, во время путешествия на «Дороти», малограмотный американский морпех Дик Браун, кукурузная морда, фермерский отпрыск, соображал в компьютерах очень мало, а Колька Коротков до того — и вовсе ни хрена. А вот господин Баринов Д.С. уже волок кое-что. Кроме того, он теперь пользовался этим в своих преступных целях.

Первая дискета содержала развернутую инструкцию по применению спецмодема, которую надо было изучать в спокойной обстановке. На трех других были ответы по теме: «Что знают менты о том, как замочили Костю Разводного?»

Многое совпадало с нашими данными. Картинку самого убийства мы видели теми же глазами, то есть глазами тех немногих свидетелей, что имели счастье пить с Костей чаек на балконе. Результаты баллистической экспертизы мы тоже уже знали — и нас не надули.

Но менты, конечно, подошли к делу более обстоятельно. Все-таки Разводной был человеком крупным, и многие были обязаны ему по гроб жизни. Они довольно четко определили точку, с которой Косте запаяли в лоб девятимиллиметровую пилюльку. Стреляли действительно из-за речки, из лесочка, но не с берега, с трехсот метров, а с горки, с полных пятисот. Гильзы они, конечно, не нашли, но обнаружили след от колес небольшой машинки — то ли «Жигуля», то ли «Запорожца» с «жигулевскими» колесами. На одном дереве криминалисты углядели присохшую глину, а кроме того — удобное место для того, чтобы, сидя и пристроив ствол «винтореза» на развилку двух веток, чпокнуть гостю прямо в лоб. Затем киллер слез за минуту-другую с дерева, пихнул «винторез» куда-нибудь внутрь сиденья и завел «жигуль», которого из-за леска не было видно совершенно. Постепенно я усек, почему мы неправильно определили место, откуда стреляли. Пуля вошла Разводному над переносицей и вместе с мозгами вылетела через макушку. Из-за этого наши и думали, что в Костю стреляли снизу вверх, с берега речушки. Но дотошные менты, порасспросив в приватном

порядке Костиных сотрапезников, выцедили, что незадолго до момента попаданияпули Разводному рассказали анекдот, и он ржал, откинувшись на спинку плетеного кресла и запрокинув назад голову. Тут-то ему и влепили. А мыто, дураки, удивлялись, как и почему охранники Разводного, почти сразу же прыгнувшие в катер и за две минуты перескочившие на тот берег, не углядели никого. Своим катером они только заглушили гудение мотора «жигуленка», к тому же уже удаляющееся. А сами начали бегать вдоль берега, очевидно, полагая, будто киллер, повесив ружьишко на плечо, бодрым шагом пойдет домой пешочком…

Нашли сыщики и свидетеля, видевшего на проселке, идущем через прибрежный лесочек, автомобиль белого цвета. Но, к сожалению, ни номера, ни даже марки его уточнить не удалось, ибо свидетелем была дряхлая-предряхлая бабулька — божий одуванчик, которой что «жигуль», что «Таврия», что «Запорожец» одно слово: «антамабиль».

Поспрошали они и гаишника, который стоял на посту у выезда на шоссе. Этот заявил, что где-то около десяти видел белый «жигуль», за рулем которого сидел толстый мужик в черных очках, а на заднем сиденье — еще двое. Следом за ним прошли две «Волги», синяя и желтовато-кремовая, где ехала какая-то подгулявшая компания из мужиков и баб, а где-то через полчаса проехала баба на белом «Запорожце». Больше до утра легковых машин не было.

Убийство было совершено примерно в 21.45 (плюс-минус 2-3 минуты). По проселку быстрее, чем за пятнадцать-двадцать минут, добраться до шоссе невозможно. Поэтому машинами, проехавшими раньше, сыскари не интересовались. Мужик в черных очках и два его пассажира вызвали наибольший интерес. Но гаишник, поскольку еще не получал команды насчет убийства, номер не записывал и машину не останавливал.

Другой конец проселка выводил на лесную просеку, которая как-то незаметно становилась непроезжей, и выехать какой-либо другой дорогой, минуя пост ГАИ, было невозможно.

Попробовали менты и еще одну нитку. Иными словами, попытались вычислить, кому особенно хотелось, чтобы Костя Разводной отбросил копыта. В принципе таких набиралось довольно много. Но по первому прикиду наиболее выгодным все оказывалось для Гоши Гуманоида, и его исчезновение еще больше укрепляло правоохранителей в этом убеждении, однако где искать Гошу — в Нью-Йорке, на Канарских островах или в асфальтовом покрытии МКАД, — никто не знал. Ни одной рожи, похожей на Гошину, через официальные КПП не проскальзывало, но из этого вовсе не следовало, что натуральный Гоша через них не проезжал. Дыр в нашем «главном заборе» теперь было предостаточно, а Карацуп с собаками намного меньше. Все ближнее Гошино окружение позалегло на грунт, ибо у них были проблемы с теми, кто жаждал вернуть свистнутые Гошей капиталы…

— Коля, — позвала Марьяша, — все готово, можно кушать.

Я не без сожаления прервался и прикрыл лавочку.

Борщ у Марианны вышел, конечно, немного похожим на харчо, но вкусным. Блинчики же получились вполне на пятерку, и я, живота не жалея, сожрал штук пятнадцать.

— Спасибо, — сказал я, прихлебывая компот. — Твой миллионер в Америке тебя на руках носить будет. Серьезно!

— Да, миллионер, — грустно хмыкнула Марианна, — это все шутки. Кому я нужна, а? Мне тридцать пять, уже внуков иметь надо… Здесь никто не возьмет, а в Армении вообще…

Марьяшину трагическую историю насчет того, как ее почти изнасиловали, но все-таки не совсем, я слышал уже не в первый раз. Создавалось впечатление, что то ли ей очень жалко, что не совсем изнасиловали, то ли жалко, что никто не верит, что не совсем.

— В Армении не возьмут, а в Америке обязательно, — подбодрил я, — там народ проще.

— Чтобы армяне где-то были проще? — вздохнула дочь Айастана. — Такого не бывает, знаешь…

— Ну а ты янки найди, — предложил я, — настоящего, англосакса…

— Ага, — кивнула Марьяшка, — мне за это голову отрежут.

— Это обычай такой?

— Это я фигурально говорю. Шутка. Просто денег никто не даст и все. А как я искать буду? На сто долларов, которые мне здесь дают, я туда поеду? Смешно, слушай!

Я потрепал Марьяшку по щеке. Жалко ее. Наверно, я еще не всю совесть потерял, раз кого-то жалеть хочется. Целку ей все-таки азики поломали. Сестре разрубили голову топором, отцу живот распороли… Бр-р! Если не врет, конечно, то страшненько выходит. Вообще-то я недоверчивый стал до ужаса. Сам вру почем зря и других все время подозреваю. Это не я такой, это жизнь такая. Начнешь хоть кому-то на сто процентов верить — кинут и не спросят как звали. Вот и Марьяшка вроде сама простота, иногда даже кажется, что дура полная, а хрен ее знает, может, держит ее тут Чудо-юдо, чтобы она на меня стучала ему. Или, может, ее родня ко мне зачем-то подбирается? Весь мир такой…

А Марьяшка взяла меня за запястье и поднесла руку к губам. У нее там солидные усики растут. У Мэри Грин, на «Дороти», был пушочек, а у этой жесткие колючечки. Марьяшка вообще мохнатая. У нее и под мышками метелки, и на ногах шерсти полно, и на животе аж от паха до пупа, и даже между титек какой-то кустик есть. Глаз из-под бровей не видно бы было, если б не выщипывала…

Вот эти самые глаза сейчас намаслились, повлажнели. Даже мордашка стала менее страшненькой… И что-то мне стало глубоко плевать на компьютер, модем и все прибамбасы. В конце концов, я не нанимался только вкалывать. Я могу завтра сдохнуть, могу сегодня к вечеру. Мишка вон уже полмира объездил, наверно, каждую вторую бабу на этой планете перетрахал, а я все при бандитах, тачках, печках… Могу я оторваться хотя бы тут?

Мои пальцы зарылись в густую, жесткую Марьяшкину гриву, поползали по мягким складочкам на шее, потеребили мочку уха с серебряной сережкой… У Мэри синие камушки были, а у этой — зеленые.