Грешные души

— Ишь ты, какой скорый! — сыронизировал Дубыга. — Конечно, когда она в активном плюсе, это не подействует. Но то, что она сейчас увидела, отложится в памяти. Завтра к утру активный плюс сойдет и она начнет так ревновать, что только держись! Продолжай вести Котова. Я тебя страхую.

Лодку взяли быстро, и Котов, стянув майку, подставил бронзовый торс под солнечный душ. Таня тоже сбросила платьице и смотрелась совершенно очаровательно, хотя на сей раз на ней был купальник. Едва лодка с Котовым и Таней отошла от берега, как на причале появилась компания Колышкина.

— Она ему чуть не в дочки годится, — усмехнулся Лбов. — Может, отобьем?

— А мы? — обиженно спросила Соскина.

Лодка с четверкой уже скользила по воде следом за лодкой Котова и Тани. Лбов греб, девицы кудахтали на корме, а Колышкин развалился на носу лодки.

— Ну что, командир, как насчет отбить?

— Я этого не слышал… — не поднимая век, прищуренных от солнца, буркнул Андрей. — Давай хоть несколько дней не будем сволочами, а? А то вот чурку уже побили, нарушили спокойный отдых… Зачем? Потом, если видел, этот дяденька нам таких пирожков вломить может, что мало не покажется.

— Как скажешь, начальник, — пожал плечами Лбов. — А бабу он себе клевую оторвал.

— Не дрейфь, мы себе лучше купим, — сонно сказал Колышкин, надвигая на нос козырек бейсболки.

— А нас совсем забыли… Ни к черту мы уже не годимся, Элка.

— Ну это ты зря, подруга боевая, — не согласился Колышкин, — может быть, тебя еще ждет в жизни счастье.

— Гы-гы-гы! — радостно заржал Лбов. Он любил юмор.

— Издеваешься? — обиделась Соскина.

— Вполне серьезно. — Андрей важно почесал волосатую грудь. — Конечно, сейчас вы слишком вросли в покупной секс, но ведь когда-нибудь и вас посетит это… любовь.

— Во дает! — Никита аж согнулся, перестав грести.

— Давай без комментариев, а? — проворчал Колышкин. — В конце концов, если имеешь одну извилину между ягодиц, то это лучше не показывать…

Девицы с готовностью прыснули, а Лбов, повернувшись к Колышкину, угрюмо спросил:

— Андрюха, ты чего? Умный стал? Обижусь!

— Не обижайся, это я по дружбе. И не гляди на меня, как Ленин на буржуазию. Продолжаю: ты, Людочка, и ты, Эллочка, — вы просто не понимаете, что можете жить как люди. Небось соплями исходите, когда смотрите всяких там «Рабынь Изаур», а то, что сами рабыни, не понимаете.

— Ишь, Леонс-ио нашелся! — хмыкнул Лбов.

— Да, я Леонсио. А ты — этот, как его… Надсмотрщик там был.

— Франсиско, кажется, — припомнила Соскина.

— Вот именно. На Франсиско тоже мокруха была, как и на тебе.

— Только этого не надо, — предостерегающе сузил глаза Никита.

— Да здесь все свои, чего там. Я ведь тебя тогда выкупил, менты даже заточку отдали, которую ты, как дурак, у Хряка под лопаткой забыл. С пальчиками. Ты ведь у меня в ногах валялся, помнишь?

— Попрекаешь, — у Лбова заходили желваки, — попрекаешь, да?

— Я просто напоминаю, Никитушка. Тебе еще рано забывать, рано… Тебя совесть не мучила, а?

— Ты чего пристал? — уже совсем разъярившись, зашипел Лбов. — Ты меня что, за шестерку держишь?

— Не, за козырного вальта… Не жми кулаки, пацан, пальцы не разогнутся… Ты лучше слушай, наматывай на ус. Если ты посадил подонка на пику — а Хряк был подонок, это все знают, — ты, в общем, поступил нормально и совести особо болеть не из-за чего. Но речь ведь идет не о самом факте, а о мотивах, как говорят наши общие друзья юристы. Ты ведь его запорол не за то, что он подонок, а за то, что не вовремя взялся тебя пугать. Ну и, конечно, за то, что взносы в профсоюз не платил. Заделал ты его дуриком, без моей санкции, так сказать, да еще визитку оставил в виде заточки. Ты бы минимум восемь лет зону топтал, а по первой ходке это очень скучно. Хорошо, что Хряк уже мало что значил, а то была бы разборочка. Мне ведь, чтобы Хряковых ребят перекупить, тоже пришлось разбашлиться немножко. Это, братанок, целая дипломатия была… Да я тогда только об этом и думал: как бы мне за Хряка решку не выписали. Заметь: мне, а не тебе. Потому что знали, ты — это так, пустышка, робот. Им даже в голову прийти не могло, что у меня в команде такие самостоятельные мальчики растут. Но не в этом дело. Вот сегодня я впервые чувствую, что меня за Хряка совесть гложет. Меня! Я его даже не заказывал, а мне совесть мозги ест. Меня ест, а тебя, Лбище, — нет!

Колышкин внезапно вскочил, сел на банку, бешено глядя на Никиту. Тот отшатнулся. Девицы испуганно сжались.

— Понимаешь, — глядя в глаза испуганно моргающему Лбову, продолжил Колышкин с неожиданным жаром, — я впервые почуял, что это грех! Мы с тобой убили человека! Пусть он был весь дерьмовитый, пусть в нем от свиньи и обезьяны гораздо больше, чем от гомо сапиенса, но все-таки он был человек. С матерью, с отцом, даже душа у него была какая-то. Мы заповедь нарушили…

— Заповедь?.. — Лбов мотнул головой, словно стряхивая страшный сон. — Ты свихнулся, что ли? Это ж надо придумать!

— Это не я придумал, это Господь Бог. И если он есть, то тебе за этого Хряка гореть, а мне — за лжесвидетельство.

— Да брось ты, Андрюха, все равно нам всем гореть, — беспечно ввернула Шопина. — А Хряку туда и дорога. Я у него начинала, помню, какая это погань. Я б его все равно отравила, если бы Лоб не приколол. А деньги драл — безбожно. Мне только на косметику хватало.

— Все равно, — упрямо, с каким-то нарождающимся фанатизмом произнес Колышкин, — не мы ему жизнь дали, не нам и отбирать.

— Ну нет, — сквозь зубы процедила Соскина, — это что же выходит? Такое дерьмо — и пальцем не тронь? Пусть живет, гадит и воняет?! Какой там Бог, елки-моталки? Наслушался небось по телеку всякой хреновины. Неужели не понимаешь, что все эти попы, проповедники и прочая шушера просто хорошие бабки делают. Посвистел три часа, пополоскал всем мозги — и бабки в карманчик хапнул. Сейчас кто как может: кто свои головы продает, кто — задницы, а кто — языки.

— И все равно есть святое! Есть! — Колышкин махнул рукой, отвернулся и, сгорбившись, подпер голову руками.

— Андрюха… — виновато позвал Лбов, отчего-то сконфузившись, и тронул Колышкина за плечо, — ты че, а?

— Отвали… Не понимаете, блин, ни хрена…

— Ну хочешь, я Соске сейчас по заднице нашлепаю, чтоб не выступала? Эй, Соска, иди сюда! Пороть буду! — Лбов встал в лодке во весь рост и сделал шаг к притворно завизжавшей Соскиной. Обе девицы шарахнулись от Лбова, сильно качнули лодку, Никита потерял равновесие и повалился на борт, отчего лодка перевернулась. С воплями и визгом все четверо плюхнулись в воду…

— Мать твою за ногу! — выразил свои чувства Дубыга. После этого он употребил еще несколько очень странно звучащих реликтовых выражений, которые, как уже знал Тютюка, нельзя было понимать буквально.

Тютюка из Таниной оболочки смог по-девичьи испуганно ахнуть. У него это получилось очень естественно.

— Да ничего страшного, — увидев все четыре головы над поверхностью воды, заметил Котов, — дурачились — вот и перевернулись. Все нормально. Все целы.

Однако и у Дубыги, и у Тютюки были все основания расстраиваться. Дело в том, что вынужденное купание произошло, как выражаются моряки, на траверзе устья святого ручья, всего в десяти метрах от берега, и все они упали в воду, прочно зараженную активным плюсом…