Душегубы

— А сам? — в ужасе пробормотал Соловьев.

— Я ж тебе сказал: жив, здоров, цел. Таких бы бойцов в Чечню, так там война бы за месяц кончилась…

— Ты мне про Чечню не поминай! — буквально взвыл папаша. — Слышать не могу!

— Прости великодушно. В общем, постреляли они, нашли в теплушке связанного дурака, который им рассказал столько, что дальше некуда, а потом погрузили товар в чужую машину и поехали вместе с тем дураком к условному господину А, который их встретил как гостей дорогих, кормит-поит и развлекает, чем может.

— Да-а… — протянул Антон Борисович. — Вот это влип… В голове его, несмотря на хмелек, завертелись очень трезвые мысли. Конечно, могли и наболтать помаленьку, и вообще кинуть, но все пока сходилось… О самом страшном — о том, что, может, Ваньки и в живых-то нет, — тоже подумалось. Не верилось, чтоб два сопляка могли перестрелять шестерых волчар.

— Мне надо его увидеть. Живьем, — сказал Соловьев, стиснув себя в кулак. — Только после этого будем говорить.

— Это понятно. Насчет того, чтоб живьем встречу организовать, — проблема сложная, нужно будет подумать как следует и обсудить со всеми сторонами. Ты ведь учти, что он у тебя не только с крутыми в неопределенных отношениях. Он сейчас под статьями ходит, и здесь, в области, у тебя друзей немного. Пожалуй, никого надежней меня нету. Но чтоб ты поменьше сомневался, ребята этого господина А прислали тебе видеозапись, свеженькую, сегодняшнюю. Сразу можешь догадаться, как ему живется и чем он занимается.

Тихонов поднялся, открыл «дипломат», лежавший на стуле в углу предбанника, достал видеокассету и включил маленький моноблок, располагавшийся на холодильнике в другом углу. За те несколько секунд, что по экрану метались серые полосы, пульс у Соловьева-старшего увеличился до 120 ударов в минуту.

Но вот экран ожил, и Антон Борисович увидел Ваню. Светившиеся в углу цифирьки вроде бы подтверждали, что запись сделана еще сегодня. На часах в предбаннике светилось 22.23, а сменяющиеся цифры начали свой бег с 14.10 или что-то около того. То есть если им поверить, то видеосъемку вели в то время, когда Соловьев-старший уже находился в дороге.

Ваня появился на экране не один, а вместе с Валеркой Русаковым. Одеты они были по-военному, но не в серо-зеленое хебе, какое носили в части, а в пятнистые камуфляжки десантного образца, типа тех, что носят охранники. Оба беглеца сидели за столиком и обедали. Точнее, только приступили к обеду. При виде того, чем был накрыт стол, у родителя поначалу создалось впечатление, что все это выставлено специально для съемки. Да и вообще, еще до того, как на экране появилось изображение, Антон Борисович настраивал себя на просмотр некой инсценировки. Однако чем дальше крутился фильм, тем больше Соловьев-старший убеждался в отсутствии какой-либо режиссуры.

Ребята ни разу не повернули лица в сторону камеры. То есть они, конечно, изредка поворачивались, но ненадолго — явно не потому, что видели, как их снимают. Специального освещения в помещении не было, стол и лица солдат освещались только дневным светом из окна. То, что за окном светило солнце, лишний раз подтверждало: съемка сегодняшняя. Вчера и позавчера было в основном пасмурно. Правда, вчера и позавчера Антон Борисович находился в пятистах километрах отсюда, но сегодня, приехав на дачу, во время обмена приветствиями с хозяином услышал, что, мол, сегодня погодка установилась, «мороз и солнце, день чудесный», а то все облака были. Вряд ли Эдуард Сергеевич это специально сказал, имея в виду, что Соловьев видеопленку смотреть будет.

Экран полностью показал весь процесс обеда. Сначала ребята слопали по порции салата из курицы, картошки, морковки, соленых огурцов и зеленого горошка с майонезом — блюдо почти ресторанное. Потом разлили из фаянсовой супницы борщ и заправили его густой, явно не разбавленной сметаной. После этого съели по здоровенной, с ладонь, свиной отбивной. резали мясо без усилий — видать, было мягкое. С отбивной в придачу парни навернули жареную картошечку со свежими тепличными огурцами и какой-то зеленью. На сладкое им выдали по полбрикета пломбира с черносмородиновым вареньем, по формочке с лимонным желе и по паре бананов.

Соловьев все присматривался к тому, как сынуля кушает. Ел явно с аппетитом, но не так, как едят после хорошей голодовки. Да и мордаха не выглядела утомленной. Наоборот, румяненькая, свежая. Само собой, никаких сомнений в подлинности этой родной — не открестишься! — физии у отца не возникло. Одно смущало — запись шла без звука. Рты открывали, улыбались, что-то говорили, а что — неясно.

— А почему звука нет? — спросил Антон Борисович.

— Это ты у тех, кто мне кассету передал, справляйся, — ответил Эдуард Сергеевич, — видно, говорили что-то, чего тебе пока знать не надо. Стерли звук, должно быть. В принципе, кое-что можно прочитать. Есть у меня один знакомый глухой, который по губам речь понимает, но сейчас время уже позднее, может, завтра приглашу его.

Когда Ваня доел второй банан, показ сюжета «Обед» завершился. Экран заполнился синевой, и лишь секунд через двадцать возникла новая картинка. Она тоже шла без звука. Действие происходило, по-видимому, в каком-то спортзале, судя по дифрам, отмечавшим время, примерно через час после обеда. Ваня и Валерка занимались на тренажерах, мышцы качали. Кто-то, появлявшийся в кадре только как некая фигура неясных очертаний, составленная из квадратиков, вероятно, тренер или инструктор, похоже, руководил тренировкой, ребята слушали его, улыбались и кивали, а потом продолжали занятия.

Этот сюжетик продолжался всего секунд двадцать, а затем сменился следующим. Показали, как Ваня в компании с Русаковым в бассейне плавает. Там тоже время от времени появлялось нечто составленное из кубиков, чью рожу, очевидно, было нежелательно обнародовать. Бассейн тоже показывали недолго.

Четвертый и последний сюжет шел со звуком. Кроме того, Ваня здесь явно знал о том, что его снимают, но не смотрелся скованно, говорил сам по себе, а не озвучивал придуманный кем-то текст. И даже чуть-чуть кривлялся.

Его запечатлели за столом, на фоне какого-то книжного шкафа. Снимали сюжет около шести вечера, то есть когда Соловьев-старший со своими сопровождающими уже подъезжал к областному центру. Из этого следовало — у Антона Борисовича логическое мышление развито было хорошо, — что кассета приехала к Тихонову почти одновременно с прибытием Соловьева-старшего, а может быть, и чуть позже, например, в то время, пока гость в бане парился.

Звуки родного голоса, конечно, отца растрогали, но вот содержание речи сыночка повергло его в недоумение.

— Здравствуйте, мама и папа! — весело произнес в камеру Ваня без особых признаков волнения или уныния на лице. — Наверно, вы там переживаете, мучаетесь, волнуетесь, а зря. Я — вот он, никуда не девался, живой, здоровый, чего и вам желаю, как говорил товарищ Сухов Екатерине Матвеевне. Не надо меня искать, мне здесь хорошо. А то я вас знаю, вы начнете милицию будоражить, всякие там органы (хихикнул), а это может только все испортить. Они сами меня ищут, но будет лучше, если не найдут. Живу я хорошо, кушаю нормально, занимаюсь спортом. Мне говорят, что это видеописьмо дойдет очень быстро, так что сами увидите, как и что у меня обстоит сегодня. Не знаю, как это письмо к вам попадет, но придет оно через хороших людей, с которыми вам, наверно, нужно подружиться. И еще, не думайте, что я тут заложник или что-то такое. Я сам это выбрал, мне это по жизни надо. В конце концов, мне уже двадцатый год идет, могу я сам для себя образ жизни выбирать или нет? Поэтому еще раз прошу: не вмешивайтесь, не пытайтесь меня найти и забрать отсюда. Это может и мне повредить, и вам. Вот, папа-мама, гляньте на этот шрам и вспомните: я упрямый!

Ваня закатал рукав и показал белую полоску на том месте, где он когда-то резал себе вены.

— Такие письма вам еще не раз придут, расскажу, что смогу. Можете и сами записаться на видак, мне дадут посмотреть. До свидания, не жалейте меня и не плачьте, все нормально и здорово. Счастливо!